Впереди батареи лежало довольно просторное поле, слегка всхолмленное, но без единого кустика. И пробираться в рост по этому пространству нечего было и думать. Даже темною ночью японцы охотников обнаружили бы. Есть же и у них глазастые молодцы вроде Игошина. Поэтому Тужилкин приказал отряду двигаться ползком. И не напрямик, а по лощинам. А этого пути выходило едва ли не до полуверсты. Так солдаты и поползли змейкою, друг за дружкой, по мокрой грязи – с винтовкой в одной руке и с какою-нибудь корягой или доской – в другой.
Наконец Тужилкин вывел их к одному пригорку, находящемуся приблизительно посередине расположения батареи и отстоящему от нее как раз приблизительно в ста пятидесяти саженях. Причем подобраться к этому пригорку отряду пришлось со стороны, противоположной от батареи. Это стоило людям дополнительного времени и еще больших сил.
На самой верхушке пригорка они сложили дрова и солому в кучу. И всё ползком, не поднимаясь. У нескольких солдат был припасен керосин во фляжках, они хорошенько полили дрова керосином.
Тут уже штабс-капитан дал команду всем быстро отходить. И не таясь, а бегом, со всех ног. Не японских пуль страшился Тужилкин. Но, как условились давеча в штабе, ровно через минуту, после того как за японской линией загорится костер, несколько русских батарей одновременно откроют огонь по местности, лежащей позади этого ориентира. И не отбежав сколько-нибудь отсюда, охотникам можно было угодить под свои же фугасные бомбы, которые будут для них куда страшнее японских пуль.
Последним отходил, как обычно, Игошин. Он дождался, пока товарищи скроются в темноте, чиркнул спичкой и кубарем скатился в лощину.
Пламя, казалось, взвилось до небес, так что поле осветилась далеко кругом. Тужилкину и его команде, отбежавшим уже на значительное расстояние и невидимым во мраке, так все и представлялось, будто они заметны для японцев, как при солнечном свете.
Но тут в воздухе пропел первый снаряд и ударил где-то за батареей. И дальше уже снаряды полетели без счету. Это забили русские скорострельные пушки. К ним присоединились осадные мортиры. Оглушительные взрывы от их чудовищных бомб сотрясли всю долину. На японской батарее все смешалось и перевернулось вверх дном. Там начался пожар, по сравнению с которым костер, подожженный Игошиным, мог показаться огоньком от лучины. Одна бомба угодила в самую яму с японским орудием, и оттуда со взрывною волной вылетели убитые номера, винтовки, колеса, лафет и самая пушка – всё по отдельности. От другой бомбы взорвался, наверное, боевой комплект при каком-то орудии. И вот тогда в долине действительно ненадолго, на какие-то секунды, сделалось светло, как днем. Вскоре место, где стояла японская батарея, превратилось в этакую глубоко разрытую пашню, на которой в беспорядке были разбросаны трупы, части человеческих тел, искореженные пушки, обломки артиллерийских принадлежностей, другого военного снаряжения.
Команду охотников, впрочем, все это уже не касалось. Они с лихвой исполнили все, что от них требовалось. И спешили теперь на свою сторону. Им еще предстояло преодолеть японскую линию, правда уже с тыла, а это, после всего преодоленного, переможенного, им казалось совершенным пустяком. Тужилкин решил переходить главный японский окоп где-нибудь подальше от уничтоженной батареи. Он провел свой отряд верст пять вдоль неприятельских позиций. И там они их довольно легко перешли.
Беда чуть не вышла, когда подходили к русской линии. Там не знали ничего об охотниках – это было уже расположение другой дивизии – и приняли их за японцев. Открыли стрельбу. Хорошо еще не пошли в штыки. А то впотьмах покололи бы всех до единого. Насилу голосистый Игошин докричался землякам, чтобы полюбезнее встречали своих.
Так и закончился рейд отряда штабс-капитана Тужилкина. Две другие команды охотников были не столь удачливы. Одна из них также пробралась во вражеский тыл, но повстречалась там с превосходными японскими силами и погибла полностью. Вторая же дошла только до главного неприятельского окопа, но преодолеть его не смогла и с потерями возвратилась назад.
С рассветом 17 августа японцы открыли огонь всею своею артиллерией по русской линии. На снаряды они не скупились.
Но противной стороне этот шквал огня вреда нанес немного: окопы русские были глубоки, а артиллеристы, вполне наученные прежним горьким опытом, стали надежно укрывать свои пушки. Яростный огонь японских батарей имел скорее ободряющее значение для самих же японцев: пехота с большим воодушевлением пойдет в атаку, когда кажется, будто противник уже основательно потрепан и обескуражен.
Одновременно с артиллерийским обстрелом японцы пошли в наступление по всему фронту. Маршал Ояма ввел в дело все свои резервы. И таким образом на линии соприкосновения противоборствующих сторон японцы даже теперь имели превосходство в численности. Потому что генерал Куропаткин значительную часть своих сил держал именно в резервах.
Две японские дивизии 2-й армии генерала Оку атаковали 1-й Сибирский корпус барона Штакельберга. Под прикрытием артиллерийского огня японская пехота двинулась на русские позиции. Но, встретившись с не менее интенсивным ответным огнем и решительными штыковыми контратаками, японцы, неся большие потери, остановились, а кое-где и вернулись на исходные рубежи.
Ожесточенное сопротивление и смелые контратаки русских заставили маршала Ояму предположить о подготовляемом противником прорыве со стороны его Южного фронта. К тому же, по данным разведки, сюда двигались русские резервы. И чтобы предупредить этот возможный прорыв, Ояма предпринял демонстрацию на правом фланге 1-го корпуса Штакельберга. Он приказал генералу Оку усилить на этом направлении наступательные действия и хотя бы занять там какие-то высоты, владея которыми можно было бы держать в напряжении всю Южную группу русских и таким образом предотвратить возможное наступление противника.
Вступившая в бой еще одна японская дивизия начала было охватывать правый фланг 1-го Сибирского корпуса, но под метким огнем русских пулеметов и она вынуждена была залечь и начать окапываться. А выдвинувшийся из резерва барона Штакельберга полк даже и потеснил несколько эту дивизию. И решись генерал Куропаткин в самом деле пойти в этом месте на прорыв, для чего требовалось бросить сюда хотя бы бригаду, все сражение могло бы принять совершенно иной оборот. Потому что обескураженные такою стойкостью русских в обороне и их готовностью самим при каждом удобном случае бросаться на врага, понеся к тому же немалые потери, японцы очень умерили свой наступательный порыв. По крайней мере, на фронте Южной группы. Надави на них русские здесь покрепче, японцы непременно были бы отброшены. Увы, главное командование Маньчжурской армии не воспользовалось этим верным шансом. Не первым уже за дни боев под Ляояном.
Нисколько не успешнее для японцев складывалось наступление на 3-й Сибирский корпус генерала Иванова. Этот корпус, входивший в состав Восточной группы и расположенный на самом юге ляоянской дуги, занимал позиции, казалось бы, довольно выгодные – по сопкам, на перевалах. Но дело в том, что стоящие напротив Иванова дивизии 1-й армии генерала Куроки занимали еще более выгодные позиции: они находились существенно выше русских – на более высоких сопках и перевалах, – почему могли легче доставать огнем своих батарей окопы и батареи противника. К тому же пересеченная местность и заросли гаоляна позволили японцам в некоторых местах без потерь довольно близко подойти к русским окопам и уже оттуда решительно броситься на противника.