Под начало своего доброго московского знакомого друзья поступили с радостью несказанною. Но не потому, что новая служба избавляла их теперь от тяжкой и опасной военной солдатской доли, – с товарищами своими по роте они расставались очень неохотно; к тому же, по слухам, русское командование планировало в самое ближайшее время большое наступление, и вынужденное неучастие в нем Мещерин с Самородовым переживали как повторное лишение награды, – и все-таки перспектива новых впечатлений, открытий, интересных встреч была так заманчива, что, конечно, пересилила все прочие обстоятельства. К тому же они нисколько не сомневались, что еще возвратятся в родную роту и закончат войну вместе со всеми своими однополчанами.
Прежде всего, Александр Иосифович, показывая, как он доверительно относится к старым знакомым, обстоятельно изложил Мещерину и Самородову существо предприятия, порученного ему самим главноуполномоченным Российского общества Красного Креста и вполне сочувственно воспринятого командованием Маньчжурскою армией. Он сказал, что война, которая, как всем казалось, будет очень недолгой, скорее всего, еще продлится какое-то время – может быть, и весь год, а может, и больше. Поэтому главная квартира теперь весьма озабочена обустройством тыла и особенно развертыванием лазаретов неподалеку от театра военных действий. С дальним тылом, довольно обеспеченным госпитальными местами, Маньчжурская армия была связана единственною железною дорогой. Но эта дорога, даже и загруженная сверх всякой меры, не могла вполне удовлетворять армию ни в чем – ни в подвозе пополнений и боеприпасов, ни в эвакуации раненых.
И хотя главнокомандующий Алексей Николаевич Куропаткин, показывая всему миру пример бесподобного гуманизма, распорядился организовать движение по дороге так, чтобы никакие прочие эшелоны не имели преимуществ перед санитарными поездами, но не менять существующего положения, по мнению самого же главнокомандующего, было уже невозможно: это означало бы ставить под угрозу всю кампанию.
До самого последнего времени русская армия, изматывая неприятеля оборонительными боями, отходила в глубь Маньчжурии. Естественно, при такой тактике устраивать лазареты вблизи военного театра было невозможно. И почти всех раненых, даже тех, у кого ранение не вызывало опасений, кто нуждался лишь в кратковременной медицинской помощи и вполне способен был через неделю, две, много через три возвратиться в строй, и их тоже вывозили в дальний тыл – в Харбин, а иногда и дальше, вплоть до Читы и Иркутска.
Но теперь, рассказывал Александр Иосифович, когда русское командование решительно намерено перейти к наступательной тактике, нет никакого резона не оставлять легкораненых в лазаретах где-нибудь неподалеку от театра. Таким образом, число санитарных поездов, следующих по китайско-восточной железной дороге, существенно сократится, что, естественно, позволит увеличить число эшелонов с пополнением и другими необходимыми для армии военными грузами.
Но легко сказать – оставлять раненых где-нибудь неподалеку. А где именно? Развернуть несколько десятков лазаретов – проблема не такая уж и простая. Она требует и значительных издержек, и – что еще важнее – немалого времени. И тогда, заметил Александр Иосифович с гордостью, он сам предложил Главному управлению Красного Креста в Мукдене изумительно простое, быстро осуществимое и – главное! – почти не требующее расходов решение. Его идея состояла в том, чтобы размещать лазареты в китайских монастырях, которых кругом было множество. Военное командование вполне поддержало этот план. И теперь, имея на руках личное предписание главнокомандующего, Александр Иосифович должен был отправляться на поиск подходящих для устройства в них лазаретов монастырей. Вот что он рассказал Мещерину и Самородову.
Отряд, собранный Александром Иосифовичем, был невелик: кроме самого предводителя и его земляков, которых он назначил своими ближайшими помощниками, в путь с ними отправились еще два санитара из солдат, китаец-кули на арбе, груженною снаряжением и припасами, и с полдюжины казаков конвоя – угрюмых забайкальцев.
Предводитель не дал ни дня своим прибывшим из полка помощникам отдохнуть. Мещерин с Самородовым только что переночевали в Мукдене, а уже наутро, чуть свет, выступили вместе со всеми в поход. Александр Иосифович сказал: «Прохлаждаться нам, друзья, теперь некогда: война! каждая минута дорога!»
Вывел отряд Александр Иосифович к северу от Мукдена. Но, пройдя верст двенадцать – пятнадцать, он вдруг повернул на запад и больше уже маршрута не менял. На недоуменный же вопрос помощников: почему они идут искать места для лазаретов во фланг к неприятелю? – Александр Иосифович ответил, что это вполне в соответствии с планами главного командования: буквально на днях предстоит большое наступление, и то, что сейчас находится на фланге у японцев, скоро окажется в тылу Маньчжурской армии. Мещерину тогда пришло в голову: а что, если это предстоящее наступление, о котором почему-то уже решительно всем известно, скорее всего, и самим японцам, принесет нам тот же успех, что и выигранное дело под Ляояном? Что тогда будет с лазаретами, оставшимися не в русском, а в японском тылу? Но, привыкший уже на войне не задавать лишних вопросов, а полагаться единственно на разумение начальства, он промолчал.
За три дня они проехали не менее ста пятидесяти верст. Они могли бы двигаться и быстрее, но вынуждены были равняться по мере скорости арбы, запряженной мулами, которые, слава богу, бежали еще довольно проворно.
По дороге несколько раз – то справа, то слева – им встречались китайские разбойники – хунхузы. Но к отряду они не приближались – боялись русских ружей и держались поодаль. Мещерину, научившемуся за время службы в Маньчжурии непроизвольно, но всегда наверно замечать за людьми всякие приметы военного мастерства или его отсутствия, показалось, – именно, показалось! значения этому, как и многим мимолетным наблюдениям, он нисколько не придал, – ему показалось, что некоторые из этих всадников сидят в седлах как-то не по-азиатски. Такая посадка обычно вырабатывается регулярными экзерцициями в манеже. Но особенно акцентировать внимание на каком-то едва подмеченном пустяке, связанном к тому же с опротивевшим и приевшимся военным делом, ему было неинтересно. Скорее напротив, самый его инстинкт отторгал такие приметы.
Мещерину куда интереснее было, например, осмыслить самому и обсудить с Самородовым и Александром Иосифовичем забавность совершенно иного рода: на второй день пути, как-то утром, они повстречали двоих китайцев, которые… ползли по дороге! Причем первыми почувствовали неладное не сами путешественники, а кони под ними, – они начали вдруг фыркать, мотать головами, противиться идти вперед. Люди вначале подумали, что лошади учуяли какого-то зверя. А в Маньчжурии, кроме волков и диких собак, вполне можно повстречать и медведя, и даже тигра. Да что тигра! – лошади, привезенные из России, пугались в Маньчжурии и обезьяны. Они же, право дело, никогда прежде обезьяны не видели. Солдаты-то многие, и те, увидев ее впервые, крестились. Что уж с коней спрашивать?..
Так и теперь вышло: лошади, очевидно, чего-то перепугались. Поэтому и путники насторожились. И вскоре им предстала дивная картина: по дороге ползли два человека – один впереди, другой за ним следом. Несмотря на теплый, ясный день, на них были надеты просторные овчины, в которых сами людишки-то малые едва различались: казалось, будто овчина ползет сама по себе.