О соперничестве их недвижимости и речи быть не могло. Хотя домик Казариновых был симпатичный и уютный, но невеликий. Зато с просторною, светлою верандой, где Александр Иосифович любил сидеть с газетами.
Особенно внимательно Александр Иосифович следил за событиями на Дальнем Востоке. Как и в своем московском кабинете, он вывесил на веранде большую брокгаузовскую карту Маньчжурии. И часто, просмотрев газеты, и прежде всего военные сообщения и сводки, он сверялся по карте. Причем подолгу стоял возле нее, задумавшись и остановив взгляд на какой-то точке.
Казариновы перебрались в Кунцево всем домом, со служанкой, поваром и кучером, сразу после того, как Таня получила аттестат. Александр Иосифович, позаботившийся вывезти семью на дачу насколько возможно поспешно, и не полагал, что те, от кого он старательно изолировал дочь, окажутся здесь же, в Кунцеве. И он вначале просто-таки опешил, увидев однажды Таню и Лену, прогуливающихся в обществе Мещерина и еще какого-то молодого человека. Присутствие же при них неотлучной дочкиной компаньонки – m-lle Рашель – привело Александра Иосифовича в еще большее недоумение. То, что женщина эта беспробудно глупа, ему было ясно с самого начала. Именно такая надзирательница за дочкой ему и требовалась. Эта, подумал он, будет исполнять его указания со стоеросовою последовательностью. Но, повстречав такую идиллию, степенно шествующую по Кунцеву, Александр Иосифович, на секунду растерявшись, усмехнулся: а не ошибся ли он в m-lle Рашель? – в том смысле не ошибся ли, что, принимал ее всего лишь за глупую, в то время как она совершенная безумица, если понимает его указания столь буквально и не препятствует нежелательным Таниным встречам с кем-либо, но только присутствует при этом.
Однако все опасения Александра Иосифовича развеялись, когда он узнал, какими судьбами здесь оказались студенты, и у кого они живут, и кто такой Дрягалов, и прочие подробности. И как незадолго до этого он поступил в случае с Таниною подругой Леной, рассудив, что коли уж она оправдана, то и ему не следует строжиться с ней, будто с государственною преступницей, также он решил относиться теперь и к Мещерину: если полиция не считает его личностью общественно опасною и прекращает по отношению к нему репрессивные меры, то для чего же ему быть католиком больше папы Римского, быть более верноподданным, чем сама полиция?!
Александр Иосифович, когда надо, мог быть и либералом. Почему бы нет? Он не стал взыскивать с дочери за продолжение этого знакомства. Больше того, он сам предложил ей пригласить как-нибудь Мещерина с другом к ним в гости, что и было исполнено немедленно. Александра Иосифовича вообще уже не страшили какие-либо Танины знакомства и увлечения, потому что судьба ее была решена. Alea jacta est [25] , как сам себе сказал Александр Иосифович.
Когда перед Александром Иосифовичем встал вопрос, как бы избавиться от опасных дочкиных увлечений и саму Таню впредь оградить от опрометчивых поступков, он, между прочим, подумал: а почему бы не выдать ее замуж? Рано или поздно это все равно должно произойти. Так зачем откладывать? Дочь, как говорится, чужое сокровище. Но вместе с тем и просто так сбыть Таню с рук, как сбывают дочерей-бесприданниц, в планы Александра Иосифовича не входило. По его замыслу, эта жертва, кроме того что она предотвращает возможные неприятности, должна быть еще и очень полезной для их семьи в будущем.
Несколько лет тому назад старый знакомый Александра Иосифовича, и не просто знакомый, но человек близкий и доброжелательный, тот самый пристав одной из московских частей, что предупредил Александра Иосифовича о небезопасном Танином увлечении, Антон Николаевич Потиевский овдовел. Разумеется, одного только вдовства пристава было бы недостаточно для того, чтобы Александр Иосифович мог с уверенностью рассчитывать выдать дочь за него замуж. Но от него не ускользнуло, что Антон Николаевич где-то в последние полгода-год, бывая у них дома, смотрит на Таню с интересом, превосходящим обычное внимание человека зрелого к дитю. К тому же как раз в последние полгода он стал бывать у них почему-то чаще, чем прежде. Трудно даже предположить почему. Приедет так вдруг вечерком, посидит с часок с Александром Иосифовичем и Екатериной Францевной в гостиной, выпьет рюмку-другую коньяку и тогда назад. Несколько раз за это время он дарил Тане коробки, перевязанные лентами. И уже всегда просил ее спеть что-нибудь. Таня садилась за рояль. Антон Николаевич садился поблизости. А Александр Иосифович внимательно наблюдал за ними. Эти наблюдения позволили ему сделать вывод, что Антон Николаевич, пожалуй, скоро спросит у них руки Татьяны Александровны. Он поделился своими соображениями с женой. И Екатерина Францевна не нашла в этом ничего такого уж предосудительного. С ее точки зрения, это было бы очень даже лестное предложение для них: Антон Николаевич человек более чем обеспеченный, с положением высоким и прочным, который мог бы при желании устроить себе самую блестящую партию. Ее не смутило даже то обстоятельство, что у Антона Николаевича имелась дочь – аккурат Танина ровесница. Екатерина Францевна так рассудила: вряд ли теперь дочка Антона Николаевича долго будет оставаться в отчем доме; вероятно, она также выйдет замуж, и скорее рано, нежели поздно, и получится, будто ее и нет вовсе.
Таким образом, заручившись благосклонностью жены, хотя этого ему даже и не требовалось – Екатерина Францевна была бы солидарна с любым его решением, – Александр Иосифович приступил к осуществлению своего намерения. Его нисколько не заботило отношение к этому самой Тани, он даже не утруждал себя подобными размышлениями – дочка, безусловно, поступит так, как повелят родители. Но необходимо было наверно знать о конкретных видах на Таню Антона Николаевича. То, о чем Александр Иосифович говорил Екатерине Францевне, в сущности, было гипотезой, его предположением. Небезосновательным, но отнюдь не верным. Что если он ошибается? что если пристав и в мыслях не имел строить относительно Тани какие-то планы? А то получится, как в анекдоте про того раввина, что убеждал Рабиновича отдать дочь за сына Ротшильда, и, уломав-таки его, удовлетворенно рассуждает: теперь остается только уговорить Ротшильда. Но удостовериться в намерениях Антона Николаевича было мало. Если даже он ни о чем таком пока не думает, то необходимо дать ему понять, что они – Танины родители – были бы совсем не против его сватовства.
И вот однажды – это было вскоре после того рокового дня, когда Танино непослушание переполнило чашу терпения Александра Иосифовича, вынудив его принять к дочке жестокие меры, – он с Екатериной Францевной нанес визит Антону Николаевичу.
Жил пристав Потиевский вблизи Таганки в трехэтажном старом московском доме – с узкими лестницами и маленькими окошками, с множеством труб на крыше. Но квартиру занимал порядочную – во весь второй этаж, наверное, комнат с дюжину или более, правда комнаты все были невелики, как обычно в таких домах. Этот дом никак не привлекал бы к себе внимания, будучи одной из рядовых построек, каких особенно много на Таганке, если бы по тротуару, вдоль его фасада, во всякое время, и даже ночью, не прохаживался городовой. Лишь по этой примете можно было судить, что здесь живет какая-то важная особа. В первом этаже в доме жил на покое архиерей – старичок лет восьмидесяти. А в третьем ютилось несколько семей, но это были все малозначительные люди. Всем местным жителям было хорошо известно, отчего здесь существует полицейский пост, – потому что в доме живет пристав.