– Вот это моя Наташа, – сказал Михаил Николаевич. – Знакомьтесь.

– А мы знакомы, – улыбнулась девушка, – правда, Таня?

В Таниной жизни в последние месяц-полтора произошло столько всего удивительного, что она уже не успевала удивляться какой-нибудь новой неожиданности. Наташа, с которой они были у вещей старицы Марфы в тот памятный последний день Таниной вольницы, оказалась дочкой Антона Николаевича!

Эта новость вызвала у всех натуральный восторг. Ликовала даже m-lle Рашель, не разобрав толком, в чем причина радости. Но ей, по ее положению в доме, полагалось проявлять ровно те же чувства, что были у господ. Александр Иосифович крикнул девушке подавать шампанского.

– Друзья! Любезные мои друзья! – Он ходил по комнате и беспомощно оглядывался на всех, словно терялся выбрать, кого бы сейчас расцеловать – эх, взять бы так всех разом да прижать к сердцу, только жаль не получится, но и одного кого-то, в ущерб прочим, он не мог выбрать. – Вот когда чувствуешь, что не напрасно прожил жизнь! Это… чувство полета! Невероятного облегчения! Нет, я теперь верно знаю, что печалятся, убиваются, выдавая дочь замуж, неискренние люди. Они еще и плакальщиц наймут! Лицемеры! Это же величайшая радость видеть дочь счастливою. А как говорят, счастлива не та, что у отца, а та, что у мужа!

В этот момент вошла служанка с шампанским.

– Так выпьем же, – сказал Александр Иосифович, взяв с подноса бокал, – за жениха и невесту! За наше общее счастье!

На другой день, возвращаясь со службы, Александр Иосифович заехал на Зацепу. Он разыскал дом мещанина Пихтина и спросил жильца Сысоя. Симпатичная толстушка лет тридцати, к которой он обратился, недоверчиво разглядывая Александра Иосифовича, стала допытываться, для чего ему понадобился жилец. Александр Иосифович ответил только, что он от Мартимьяна Дрягалова. И это произвело неожиданное впечатление – никаких вопросов к нему больше не последовало. Красотка проводила его во двор. Там находился бревенчатый амбар, служивший домовладельцу по всей видимости, конюшней и каретным сараем одновременно, но в одном углу в нем была отгорожена небольшая каморка, вполне пригодная для проживания хоть круглый год – с окошком, печкой и с отдельным входом. В каморке, у окна, сидел человек лет тридцати, может быть, и чинил сапог. Он был худощав, высокого роста, насколько можно судить о сидящем, с сильными костистыми руками. Александр Иосифович прямо-таки загляделся на то, как он мощно и мастерски тянет дратву. Обитатель каморки скользнул взглядом по вошедшим и вновь как будто сосредоточился на своем занятии.

– Ты, что ли, Сысой? – строго спросил его Александр Иосифович.

– А это кому как, – не поднимая на собеседника глаз, спокойно ответил тот. – Кому Сысой, а кому – не свой.

– Поговорить мне с тобой надо, – не умерив строгости в голосе, сказал Александр Иосифович.

– Говорите, коли надо… Да было бы чего слушать.

Александр Иосифович с болью во взгляде оглянулся на свою провожатую, не решаясь при ней говорить о чем-то, по всей видимости, важном.

– Мартимьян Дрягалов говорит, что ты большой мастер… – туманно начал Александр Иосифович. – И можешь исполнить работу… по своему ремеслу.

Рука с намотанною на ней дратвой застыла в воздухе. Сысой наконец-то внимательно посмотрел на своего незваного гостя.

– Люба, – сказал он, – поди-ка займись своим чем. О каком ремесле вы говорить изволите, господин хороший? – спросил Сысой, когда женщина вышла. – Я и сторож, и по плотницкой, и сапоги стачать могу, коли нужда. – Он снова дернул веревку и, убедившись, что она крепко села на место, взялся за шило.

– Ловко шилом орудуешь, – язвительно произнес Александр Иосифович. – Поди, и ножом умеешь не хуже? Сторож, говоришь? Где сторожишь-то? – на большой дороге?!

Сысой замер. Он так сжал кулаки, что они побелели.

– Красивая девка, – сказал Александр Иосифович будто бы ни с того ни с сего. – Ладная. Бела и румяна. Жена?

Сысой успел уже справиться с чувствами.

– Вроде того, – прошипел он сквозь зубы.

– А терем-то не по красаве. – Александр Иосифович оглядел тесную каморку, убранную с почти нищенскою скудостью.

О том, что комната все-таки знает женский уход, можно было судить по чистым кружевным подзорам под иконой и на кровати. Да и сама широкая кровать с медными блестящими шишечками свидетельствовала о том, что эта Люба Сысою не соседка вовсе, а кое-кто помилее. Эта догадка сразу подсказала Александру Иосифовичу, на чем ему теперь следует сыграть.

– Ей бы жить в палатах каменных, – продолжал он рассуждать. – Да ходить в шелках и бархате.

Сысой с силою воткнул шило в колодку.

– Что вам-то за дело? – По его голосу можно было судить, что ему слышать все это очень болезненно, досадно.

– Я свое дело знаю. А тебе надо бы знать свое. И хорошенько подумать о том, что я тебе говорю. А то ведь как бывает: упорхнет пташка туда, где просторней и сытней. Каково тогда одному придется, а? – И Александр Иосифович выразительно посмотрел на кровать.

– От меня если только упорхнет, так туда, откуда не возвращаются. – Сысой провел ладонью по горлу, наглядно изображая, что он имеет в виду.

– Иногда для женщины и такая перспектива не препятствие. Да и к чему тебе это, когда ты завтра же можешь стать обеспеченным человеком и близких сделать счастливыми. Если, конечно, захочешь.

– Так вам чего нужно? – спросил Сысой примирительно.

– Я с того и начал: поговорить. – Александр Иосифович поставил стул на середину комнаты и сел, не дожидаясь предложения хозяина.

– Отчего же не поговорить… Можно…

Глава 5

Оставшиеся до венца дни были для Тани, как и полагается, хлопотными. Обычно вся эта предсвадебная суета считается приятной. Таня же ничего приятного в ней не находила. Хотя и особенного недовольства происходящее у нее не вызывало. Она относилась ко всему безразлично, как это бывает, когда знаешь о неотвратимости надвигающихся событий, о невозможности их избежать.

Вместе с Екатериной Францевной и m-lle Рашель Таня с утра уезжала в Москву и лишь к вечеру возвращалась на дачу. Александр Иосифович даже уступил им на это время свою коляску. Оказалось, что Тане необходимы десятки разных новых вещей: от туфелек до заколок, от корсета до муфты. Муфты и те потребовались две – темная и белая. Так подсказала Наталья Кирилловна Епанечникова. Она, как непревзойденный знаток и эксперт по части дамских туалетов, приняла самое деятельное участие в Таниной марьяжной экипировке. Вечером, когда Таня, Екатерина Францевна и m-lle Рашель, нагруженные коробками, свертками, кульками, возвращались из Москвы, Наталья Кирилловна уже сидела у них на даче. Едва позволив Тане перевести дух, она, как театральный постановщик, устраивала целое представление. Она заставляла Таню примерять по отдельности и ансамблем приобретенные вещи и дефилировать по комнате перед всеми собравшимися, причем делала бесчисленные замечания и давала уйму советов.