– Значит, ты узнал меня еще в Голдсмуте?

На мгновение Джекобу захотелось, чтобы отец оставил его одного, ушел, удалился как можно дальше – так далеко, как был все эти годы.

– Конечно, – ответил Брюнель. – Но я не мог тебе открыться. Имя Брюнеля гарантировало мою безопасность. Разумеется, после нашей встречи я подумывал переговорить с тобою с глазу на глаз. Однако потом случилась катастрофа в проливе, и я решил, что ты погиб.

И это его отец. Ты разговариваешь с отцом, Джекоб. Сколько раз он мысленно спорил с ним, кричал на него, что-то доказывал… И все эти годы Джекоб искал ему оправданий, пытался понять, почему отец предал его самого, брата, мать… И вот теперь Джекоб понял: больше он не хочет этого знать.

Он почувствовал, как его рот вытягивается в горькую усмешку. Над самим собой, Джекоб. Вся тоска, гнев, все его многолетнее ожидание вылилось в эту минуту. В этот короткий спектакль, к которому Джекоб готовился столько лет. И лишенный сердца драконий скелет – отличная сцена для такого представления. Лучше места не придумаешь.

– Погибнуть от бомбы с самолета, спроектированного собственным отцом, – задумчиво повторил он. – Горькая ирония судьбы, правда?

Брюнель старательно избегал его взгляда. Он весь сжался и, как показалось Джекобу, даже стал меньше ростом.

– Полагаю, время объяснений прошло?

– Конечно, и все-таки…

Больше всего на свете Джекобу захотелось бросить Брюнеля здесь. Если он так дорог Орландо, пожалуйста, пусть остается с ним. Во имя отечества… или чего другого. Джекоб не понимал толком, что такое отечество, возможно, потому, что у него никогда не было отца. Нет и сейчас. Джон Бесшабашный украл имя у прославленного инженера – как это на него похоже. «Он любит стоять на чужих плечах», – так говаривал о нем дедушка по материнской линии. Сейчас, как никогда, Джекобу стал ясен смысл этой фразы.

Джекоб резко развернулся – боже, как он был зол! – и зашагал прочь по окаменевшим костям. Брюнель прокричал ему что-то вслед. Дождь лил.

Брюнель. У Джекоба и в мыслях не было назвать его иначе. Если бы они встретились хотя бы год назад, ему, возможно, и было бы о чем спросить Джона Бесшабашного, было бы что ему сказать. Но за последние несколько месяцев произошло слишком много всего, и потом, главное сейчас – найти Уилла.

Он пошел быстрее, сквозь потоки воды и туман, где земля и небо смешались в невообразимом хаосе. Дышать стало тяжело, как будто человек с двумя лицами украл у Джекоба мир, который тот привык называть своим. Он споткнулся. Спокойнее, Джекоб, не так быстро… Но он спешил. Быть может, именно потому, что не собирался возвращаться к тому, от чего бежал.

– Джекоб? – В струях дождя проступил силуэт Лисы. Ее человеческое тело сбросило лисье внезапно, словно шубу. – Что случилось?

Джекоб обнял ее, как когда-то давно, как будто без нее захлебнулся бы холодными струями. Прижал рот к ее губам, чтобы не задохнуться собственным гневом. Никогда, Джекоб. Выпустив ее из рук, он хотел было пробормотать какие-то извинения, но Лиса остановила его поцелуем.

Она целовала его сквозь струи дождя, сквозь его гнев и слезы, и Джекоб отвечал на ее поцелуи, позабыв и об ольховом эльфе, и об обещании, которое дал себе и ей. Нет, Джекоб не может потерять ее. Потому что он – это она, а она – это он. Так оно было и будет впредь, разве этого не достаточно?

Где-то за их спинами вспорхнул с мокрой ветки дикий гусь.

У цели

Снова потянулись степи. Из моря желтой травы вступали далекие зубчатые скалы, разбросанные повсюду юрты кочевников и мохнатые лошадки, щипавшие траву под ногами верблюдов. Местные жители, черноволосые и темноглазые, согласно легенде, вели происхождение от принцессы-гусыни. Ее звали Казах: «каз» – гусь, «зах» – белый, в честь нее они и назвали свою страну.

Теперь Темная Фея ехала и днем и ночью. Спрашивала дорогу у дождей, что омывали ее путь, и у каждого ручья. Все они указывали одно направление: юг. Потом восток, юг и снова восток. Хитира гнал лошадей дальше, по землям, чье колдовство оказалось Фее настолько чуждым, что она посылала Доннерсмарка в деревни и юрты за историями, хранившими тайны Казахии. Из них она узнала о пастухе, который так долго обманывал смерть, то та в конце концов укусила его, превратившись в змею; о золотых человечках и волшебной шкатулке из черного дерева; об орлиных князьях и кочующих воинах – обо всем, чем угодно, только не о той, кого искала. Хотя в других землях о ней говорили много. И Фея знала, что это означает: она у цели. Одновременно росло беспокойство, что тот, кто идет за ней по пятам, достигнет своей цели раньше.

Хитира тоже почувствовал это. Он остановил карету, не дожидаясь приказа.

Огромная паутина, сплетенная замысловато, как дорогое кружево, висела между двумя яблонями. Тысячи и тысячи капель, застывших на клейких нитях, отражали небо и землю, а паук в середине был зелен, как кроны деревьев, между которыми он растянул свою шелковую ловушку.

– Уйди с моей дороги, – велела ему Фея.

Паук послушал лишь после того, как она коснулась его кокона своей шестипалой рукой. Он убежал наверх и спрятался в листве. Пустая паутина натянулась и задрожала.

– Ты уверена? – услышала Фея голос.

Кто это спрашивал? Точно не та, кого она искала.

Фея шагнула между деревьями, и паутина лопнула. Жемчужная роса дрожала на ее коже.

Трус

Сколько раз он пытался использовать магию ковров в самолетостроении – кто знал, что когда-нибудь эти попытки пригодятся ему? Чтобы стереть из памяти заданную цель, нужно обойти узор против часовой стрелки. Джону едва хватило сил в одиночку выволочь ковер из драконьей грудной клетки, а времени оставалось мало.

В любую минуту могла вернуться Лиса – с Теннантом или Джекобом. Джон не мог забыть взгляд старшего сына. В нем было то, чего он никогда не видел в глазах Розамунды, несмотря на все ее разочарование, – гнев. И решимость никогда не прощать.

Забудь об этом, Джон. Забывать он умел всегда. Правда, с возрастом это давалось ему тяжелее. В голове Бесшабашного, помимо его воли, вертелись объяснения и извинения перед сыном, снова и снова, в десятках и сотнях различных вариантов.

Небо над скелетом угрожающе пожелтело. Давай же, Джон.

Но куда? Только не в Альбион.

Даже если Морж все еще жив, Брюнеля заподозрят в том, что он выдал царю альбийские государственные тайны. Нет. Джон, конечно, очень любит и свою родину, и молодую жену, но не настолько, чтобы ради них вытерпеть многомесячное заключение и бесконечные допросы в подземельях тайной полиции.