— У тебя весь рот в шоколаде, — сказала она.

— Хочешь умыть меня поцелуями? — спросил он.

— Да, — сказала она, не видя смысла скрывать это. Секреты и так принесли им в прошлом достаточно вреда.

— Тогда почему мы до сих пор здесь? — спросил он.

— Клейн никогда не простит нам, если мы уйдем. Вечеринка устроена в твою честь.

— Мы уйдем, а они с удовольствием поговорят о нас, — сказал он, ставя на место посудину с муссом и вытирая рот тыльной стороной руки. — Собственно говоря, им это даже больше понравится. Давай уйдем прямо сейчас, пока нас не заметили. Мы тут с тобой теряем время, а могли бы…

— …уже давно заняться любовью.

— А я думал, это я читаю чужие мысли… — сказал он.

Когда они открыли парадную дверь, Юдит услышала, как Клейн зовет их из сада, и ее охватило чувство вины. Но оно тут же исчезло, стоило ей вспомнить, какое самодовольное выражение заметила она у него на лице, когда Миляга возник на пороге и все актеры для задуманного им фарса оказались в сборе. Угрызения совести уступили место раздражению, она громко хлопнула дверью, чтобы он наверняка услышал.

3

Как только они добрались до квартиры, Юдит распахнула все окна, чтобы впустить в комнаты легкий ветерок, который, несмотря на то что уже стемнело, еще нес с собой тепло. Разумеется, он нес с собой и уличные новости, но ничего важного в них не было: неизбежное гудение сирен, джаз, доносившийся из клуба на углу (там окна тоже были открыты). Исполнив свое намерение, она села на кровать рядом с Милягой. Настало время для разговора, в котором не будет ничего, кроме правды.

— Не думала я, что все так обернется, — сказала она. — Здесь. Вдвоем.

— Но ты рада этому?

— Да, я рада, — сказала она после паузы. — Такое чувство, что так и должно было случиться.

— Хорошо, — сказал он в ответ. — Я тоже чувствую, что все это совершенно естественно.

Он обнял ее и, запустив пальцы в ее густые волосы, стал нежно поглаживать ее голову. Она глубоко вздохнула.

— Тебе нравится? — спросил он.

— Да, нравится.

— Хочешь, я расскажу тебе, что я чувствую.

— По поводу чего?

— По поводу себя, нас.

— Я же уже сказала тебе: именно так все и должно было случиться.

— И все?

— Нет.

— Что еще?

Она закрыла глаза, и слова пришли к ней, словно побуждаемые его настойчивыми пальцами.

— Я рада, что ты здесь, потому что думаю, что мы можем многому научить друг друга. Может быть, даже снова полюбить друг друга. Как это звучит?

Для меня — прекрасно, — сказал он мягко.

— Ну а ты? Что у тебя в голове?

— Я думаю о том, что забыл, насколько странен и загадочен этот Доминион. И что только твоя помощь может сделать меня сильным, — Что, боюсь, иногда буду вести себя странно, совершать ошибки, но я хочу, чтобы ты любила меня так сильно, чтобы простить мне все это. Ты будешь любить меня так?

— Ты же знаешь, что буду, — сказала она.

— Я хочу, чтобы ты разделила со мной мои видения, Юдит. Я хочу, чтобы ты увидела то пламя, которое пылает во мне, и научилась не бояться его.

— Я не боюсь.

— Как чудесно это слышать, — сказал он. — Как это чудесно. — Он наклонился к ней и приблизил рот к ее уху. — Отныне мы будем устанавливать законы, — прошептал он. — И мир будет нам повиноваться. Да? Не существует никаких законов, кроме нас самих. Наших желаний. Наших чувств. Мы отдадим себя этому пламени, и пожар распространится.

Он поцеловал ухо, в которое лились эти соблазнительные речи, потом щеку и наконец рот. Она страстно ответила на его поцелуи, обхватив его за шею. Он взялся за воротник ее блузки и, не снисходя до того, чтобы иметь дело с пуговицами, разорвал ее — но не в припадке неистовой страсти, а методично, рывок за рывком, словно совершая некий ритуал. Как только обнажились ее груди, он принялся целовать их. Ее кожа была разгоряченной, но его язык был еще горячее. Он то рисовал на ней спиралевидные, влажные от слюны узоры, то сжимал губами соски, пока они не стали еще более твердыми, чем дразнивший их язык. Покончив с блузкой, его руки принялись за юбку и с той же методичностью стали рвать ее в клочья. Юдит упала на кровать, разметав лохмотья своей истерзанной одежды. Он оглядел ее тело и прижал руку к ее святилищу, которое пока еще было защищено тонкой тканью нижнего белья.

— Сколько мужчин здесь побывало? — спросил он лишенным интонации голосом. Силуэт его головы вырисовывался на фоне белых парусов окна, и она не могла прочесть выражение его лица. — Сколько? — спросил он, лаская ее круговым движением ладони. Вопрос этот, произнесенный кем-нибудь другим, обидел или даже привел бы ее в ярость. Но его любопытство нравилось ей.

— Не много.

Он глубже засунул руку ей между ног и средним пальцем прикоснулся ко второму ее отверстию.

— А здесь? — спросил он, сильнее прижимая палец.

Это исследование, как в словесной, так и в тактильной его форме, доставило ей куда меньше удовольствия, но он настаивал:

— Скажи мне, кто здесь побывал?

— Только один, — сказала она.

— Годольфин?

— Да.

Он убрал палец и встал с кровати.

— Семейное пристрастие, — заметил он походя.

— Куда ты?

— Просто хочу задернуть занавески, — сказал он. — То, чем мы будем заниматься, лучше делать в темноте. — Он задернул занавески, не закрывая окон. — На тебе есть какие-нибудь драгоценности? — спросил он.

— Только серьги.

— Сними их, — сказал он.

— А нельзя оставить немного света?

— Здесь и так слишком светло, — сказал он, хотя она едва различала в сумраке его силуэт: он раздевался, не сводя с нее глаз. Он видел, как она вынула серьги из дырочек в мочках, а потом сняла трусы. К тому времени, когда на ней ничего не осталось, он также успел раздеться.

— Я не хочу обладать лишь малой частью тебя, — сказал он, подходя к изножью кровати. — Ты мне нужна вся, до последнего кусочка. И мне нужно, чтобы я был нужен тебе весь.

— Так оно и есть, — сказала она.

— Надеюсь, это не пустые слова.

— Как я могу убедить тебя?

Пока он говорил, его серый силуэт стал темнее и слился с тенями комнаты. Он говорил, что будет невидимым, и теперь слова его сбылись. Хотя она и чувствовала, как он ласкает ее щиколотки, но, посмотрев в изножье кровати, она ничего не увидела. Впрочем, это не мешало наслаждению разливаться по ее телу.

— Мне нужно это, — сказал он, лаская ее ступни. — И это. — Теперь он притронулся к голени и к бедру. — И это… — Рука его прикоснулась к паху, — …вместе со всем остальным, но не более того. И это, И это. Живот, груди. — Она ощущала его прикосновения, и значит, он должен был быть совсем рядом, но глаза ее по-прежнему видели только темноту. — И это сладкое горло, и эту чудесную голову. — Теперь его пальцы скользнули вниз, вдоль по ее рукам. И это, — сказал он. — До самых кончиков пальцев. — Невидимые руки вновь принялись ласкать ее ступни, и там, где они побывали — а ведь их прикосновение помнила каждая клеточка ее тела, — зарождался сладостный трепет в предчувствии того момента, когда это прикосновение повторится. Она снова подняла голову в надежде увидеть любовника.