— А вот мне и пригрозить нечем. — Бася сам почувствовал, что скулит. — Даже этого я не могу.
— Ага. Я вот двадцать лет летал в марсианском военном флоте, — сказал Алекс, не открывая глаз.
— О?.. — недоуменно отозвался Бася.
— Был женат, — продолжал пилот, подставляя под струю воздуха то лицо, то шею. Бася промолчал. Он чувствовал, что предстоит история, а не беседа. Алекс расскажет сам, если не передумает. — У супругов флотских жизнь довольно дрянная, — через минуту продолжил Алекс. — Рейс военного корабля занимает от девяноста до четырехсот, а то и пятисот суток. В зависимости от расположения флота и твоего места в ведомости.
— Места в ведомости? — переспросил Бася.
— От того, кем ты работаешь. В общем, ты на корабле, партнер дома, занят своими делами. Многие переходят к групповому браку и тому подобному. Но я однолюб, и жена моя была такой же, так что мы придерживались традиционного варианта.
Бася покивал, хотя и знал, что Алекс его не видит. Когда строили новые купола, он проводил на поверхности по четыре-пять дней подряд. Медицинская практика Люсии не позволяла выезжать вместе с мужем, хотя детей у них еще не было. Те недели тянулись долго. Представить, как это, когда таких недель десять или двадцать подряд, Басе не удалось.
— Так, значит, она оставалась дома, пока я летал, — еще помолчав, сказал Алекс. — Занималась своей работой — она была инженером-программистом. Хорошим программистом, кстати. Не то чтобы она из-за меня не могла оставить дом. Но все-таки, когда кого-то любишь, хочется быть с этим человеком, а мы друг друга любили. Даже хранили верность, представь себе. Нам обоим трудно давались мои отлучки. Когда я возвращался, под нами кровать трещала.
Алекс дотянулся, выключил вентилятор и развернулся лицом к Басе. На его широком лице застыла грустная улыбка.
— Дерьмовая ситуация, но она меня не бросила. Двадцать лет, пока я служил, оставалась со мной. И пока я находился в порту, все было хорошо. Она брала работу домой, а я — побольше увольнительных, так что мы поздно просыпались и завтракали вместе. Работали в саду…
Алекс снова закрыл глаза, и на минуту Басе почудилось, что пилот засыпает.
— Бывал на Марсе?
— Нет, — ответил Бася, — жена бывала.
— Те районы, что поновее, построенные, когда мы разобрались, что людям нужно для счастья, — уже другие. Без узких каменных коридоров. В последние годы строят широкие переходы с уймой зелени посередине.
— Как на Церере, — кивнул Бася. — Я был на Церере.
— Ага, именно так. На Церере тоже так строят. В общем, можно получить разрешение на уход за частью этого бульвара. Сажать, что захочется. Нам отвели ломтик у нашей двери. Жена посадила огород, немного цветов, несколько саженцев острого перца. Там мы и возились.
— Приятное занятие, — заметил Бася.
— Да… — не открывая глаз, кивнул Алекс. — Тогда я не понимал. Мне казалось, лишний горб на спину. Честно говоря, я никогда не увлекался садоводством. Но жене нравился сад, а мне — жена, и тогда этого было довольно.
— Она умерла? — спросил Бася.
— Что? Господи, да нет же!
— А что случилось?
— Случилось то, что она двадцать лет ждала моей отставки. И вот я ушел с флота, и нам не приходилось больше расставаться. Она на полставки занималась своей работой, я на полставки — вождением суборбитальных челноков. Мы много времени проводили в постели.
Алекс открыл глаза и подмигнул. Кажется, он ждал отклика, поэтому Бася спросил:
— И что тогда?
— И тогда я как-то раз привел транспортник на орбиту и, пока он разгружался, чуть не отправился заново вербоваться в МВФ [22] .
— Они тебя взяли?..
— Нет, я все-таки не пошел, да и все равно был слишком стар. Но, когда я вернулся, мы страшно разругались из-за какой-то чепухи. Не помню даже, из-за чего. Черт, я уже тогда понял, из-за чего мы ссоримся, хотя вроде как и не понимал.
— Ты собрался уйти…
— Нет, я на самом деле никогда не собирался ее бросать. Я всегда хотел быть с ней. Но я не мог без полетов. Она ждала меня двадцать лет и привыкла думать, что после отставки мы станем целиком принадлежать друг другу. Она оттрубила свое так же, как я, и заслуживала того, на что рассчитывала.
Бася ждал продолжения, как удара в живот, — он невольно сравнивал эту историю с собственной.
— И все-таки ты ушел.
Алекс не отвечал и не шевелился, просто плавал в ремнях пилотского кресла, как труп в воде. А когда заговорил, голос прозвучал тихо и сдавленно, словно он признавался в чем-то постыдном. И надеялся, что его не услышат.
— Однажды я бросил работу в транзитной фирме и перешел через дорогу — к офису «Чисто-Прозрачно». Подписал пятигодичный контракт на перевозку льда от Сатурна. Вот кто я такой. Не садовод, и не пилот челноков, и — как выяснилось — не муж. Я — дальнобойщик. Я родился, чтобы гонять металлические пузырьки с воздухом через океан пустоты.
— Ты не виноват, — сказал Бася.
— Нет, — согласился Алекс. — Бывает, человек предает любимого только тем, что он такой, какой есть. Я такой, как есть, а не такой, как хотелось бы моей жене, и поэтому что-то сломалось. Ты решил заняться тем, чем занимался там, на планете, и потому ты здесь, со мной, а не там, с семьей.
Алекс подался вперед, взял руки Баси.
— Все равно оно на тебе. Я никогда не забуду, что оказался не тем, кого двадцать лет ждала моя жена. И никогда не смогу этого исправить. Не жалей себя. Черт с тобой. Ты подвел людей, которых любишь. Они расплачиваются за это уже сейчас, и ты предаешь их каждую секунду, когда не берешь все дерьмо на себя.
Для Баси это оказалось как пощечина. Он попытался вскочить, ремни отбросили его назад. Как муху в паутине. Первым движением было порвать ремни, высвободиться. Он сдержался и спросил:
— Так что же мне делать?
— Мне бы, — сказал Алекс, — свое разгрести. Куда мне думать еще и о твоем.
— Как ее звали? — спросил Бася.
— Талисса, — сказал Алекс. — Ее зовут Талисса. Каждый раз, когда я произношу это имя, я чувствую себя мешком дерьма, которое льет через край.
— Талисса, — повторил Бася.
— И вот что я тебе скажу: я больше не подведу людей, которые мне дороги. Никогда. Если это будет в моих силах. Да, кстати, мне надо сделать вызов, — закончил он с пугающе светлой улыбкой.
Трудно было сказать, что именно произошло на «Израэле» после захвата саботажницы, но Хэвлок чувствовал перемену в столовой и спортзале, за рабочим столом и в коридорах, где сталкивался с корабельной командой и сотрудниками РЧЭ. Отчасти тут присутствовал страх — ведь кто-то предпринял против них прямые действия, отчасти — возбуждение от того, что после месяцев бездействия в пустоте случилось хоть что-то — хоть что-то — не на планете, а на орбите. И еще заметнее ощущалось, что люди теперь точно представляют свое положение. Они — «Эдвард Израэль», легальная экспедиция на Новую Терру, и все остальные — против них. Даже посреднику от ООН нельзя доверять. И это, как ни странно, делало их свободнее.