– Ты могла бы приехать ко мне вечером, допустим, в субботу. А уж в воскресенье с утра отправляться к своему ребенку.
– Иван Петрович, вам надо определиться: чего вы от меня хотите? Чтобы я стала первой советской космонавткой? Или вам нужна женщина, чтобы ублажала вас в постели? Если второе, зачем вы тогда все это придумали: спецотряд, тренировки, режим? Вам плохо было просто жить со мной?
– Но ведь ты сама тоже всего этого хотела! И согласилась на все! И такие испытания в госпитале выдержала!
– Да, хотела. И согласилась. И хочу быть первой советской космонавткой. И буду добиваться. И не желаю разменивать свою мечту – с самой настоящей, большой буквы – мечту полететь в космос – на пошлые встречи тайком и ерзанье в постели – ни с кем, даже с вами.
– Да, Галя, – вздохнул Провотворов, – а ты кремень.
– А вы разве не знали?
* * *
Ровно в семь, как закон, следовало выходить на физзарядку. Опоздание или тем более неявка – серьезный проступок. А к врачу за освобождением идти ох как не хотелось. К тому же «ФИЗО» было одним из немногих моментов, когда собирались вместе оба отряда – и мужской, и женский.
Из космонавтов Гале поначалу больше всех нравился, конечно, Юрка. Простой, веселый и легкий. И нисколько не задающийся, несмотря на всю свою всемирную славу. Но Юрка, пусть и не фасонил, все равно был, увы, суперзвезда. Принадлежал всему миру. И его постоянно дергали на совещания, заседания, приемы, встречи. В отряде он бывал, хорошо, если пару дней в неделю. Однако когда бывал – выходил вместе со всеми на зарядку.
Сами космонавты выбрали его своим руководителем. Поэтому Юра Первый акцентированно относился к девушкам только как к коллегам, товарищам по работе, и никак больше, и ко всем одинаково. Ни грамма ухаживаний. «Еще бы, – усмешливо думала про себя Галя, – в него английская королева влюбилась, куда нам, простым ткачихам и инженершам!»
Второй из летавших, красавец Герман, был о себе очень высокого мнения. И был уверен, что девчонки, включая космонавток, должны теперь бегать за ним табунами и укладываться вокруг штабелями. Вдобавок Валя Маленькая и Ира без утайки вздыхали по нему. Ощущение было: стоит только Герману поманить пальцем, каждая по отдельности или обе вместе отправятся за ним хоть на край света.
Все прочие парни в отряде были никому не известны и, невзирая на строжайшие предупреждения командования, а также то, что большинство были женаты, не прочь были приударить за коллегами-девчатами – а до какой грани дойдут их ухаживания, решать приходилось, как обычно, женскому полу. Известно, что двадцатисеми-тридцатилетние мужчины, да еще офицеры, да еще летчики, удержу не знают. Несмотря ни на каких генералов или парткомы.
Весной шестьдесят второго стало известно: готовится групповой полет. Лететь предстояло двоим. Сначала первый на своей ракете, на следующий день второй, и каждый – на трое суток. Основными для полета назначили, выполняя указивку Хрущева о братстве народов, Андрияна и Павла. Запасными числились трое: Валера Быховский, Володя Комарин и Гриша Нелюбин. Всех пятерых парней посадили «на режим», то есть после тренировок они не уходили, как другие, по домам и семьям, а ночевали здесь же, в профилактории, где проживали девчата. После ужина частенько засиживались в столовой – пятеро парней, шесть девчат. Дело молодое. Разумеется, под присмотром чьего-то бдительного ока – когда самого начальника политотдела полка Марокасова, когда инструкторов.
Гале, в отличие от подруг, нравился Гриша Нелюбин. Девчата считали его высокомерным. Кто-то даже назвал «изломанным». Но он был красив, с буйной черной шевелюрой, и любил оказываться в центре внимания – и это ему удавалось. В чем, кстати, было его основное отличие от Юры Первого: тот не стремился к популярности и обществу, но сам собою притягивал людей. А Гриша старательно и изо всех сил тащил одеяло на себя. Впрочем, временами напротив – ходил мрачным, слова не вытянешь, и на всех дулся. Но главное, что в нем нравилось Гале, столь ценившей свободу: был он независимым парнем, ни под кого не подлаживался и ни перед кем, включая любое начальство, не лебезил.
Хотя первое столкновение с ним у Гали было неприятным. Она подслушала, как Гриша разоряется в компании двух-трех слушателей-космонавтов – как и он, не летавших:
– И так кораблей мало, ракет тоже. Летаем, хорошо если по два человека в год. С августа прошлого года сидим, готовимся. А тут еще баб прислали! Придется теперь им наши корабли уступать!
Галя фыркнула, прошла мимо. Но постепенно именно с Нелюбиным – одним из всех, таких приятных и таких разных, стали устанавливаться отношения. Может, во взгляде его было что-то магнетическое?
Засиживались в столовой. Чаще группкой. А иногда оказывалось, что они вдвоем.
В хорошие свои моменты Гриша любил рассказывать:
– А ведь до последнего дня неизвестно было, кто из нас первым летит: Юрка, Герман или я! Всех поровну готовили. Каждый записал в гостелерадиокомитете на Пятницкой обращение к народу. Всех на Красной площади сфотографировали. Потом пошло начальство кандидатуру к Хрущеву утверждать. Фотографии ему наши принесли, объективки, как положено. Тот смотрит и говорит: «А это еще что за Нелюбин? Первый космонавт, любимец советского народа и всего прогрессивного человечества – и вдруг Нелюбиным будет?» Вот так меня и не утвердили – стал я вторым запасным. А Герка знаешь почему самым первым не полетел? Из-за имени. Герман. Что за имя такое, тот же Хрущев спросил, для советского человека нехарактерное – Герман? Как у Геринга! Не будешь ведь всем объяснять, что отец героя оперу «Пиковая дама» любил!
Так ли оно было или нет, доподлинно неизвестно, но, забегая сильно вперед, надо заметить, что упомянутые истории стали далеко не последними, когда фамилия мешала человеку занять место в советском орбитальном корабле. Но в дальнейшем начали поступать кардинальней и гуманней: меняли не человека, а имя. Когда в конце семидесятых стали тренироваться и летать космонавты социалистических стран, польского летчика по фамилии Хермашевский перед полетом переименовали в более благозвучного Гермашевского. А болгарину, уродившемуся Какаловым, пришлось срочно стать Ивановым.
Но эти истории произойдут в Звездном городке гораздо позже, а пока вернемся в шестьдесят второй год, в столовую профилактория, где увидим засидевшихся после вечернего чая Гришу Нелюбина и Галю Иноземцеву.
– Я осенью тренировался, на трое суток должен был лететь. Но нет, теперь выясняется: надо дружбу народов демонстрировать. Значит, стартуют хохол Паша и чуваш Андриян. Ну, извините, что я коренной русак, не казах, не немец, не еврей!
– Ну, что вы, Гриша. Знаешь, как Королев говорил нам: все мы, рано или поздно, полетим.
– ЭсПэ мозги вкручивать, да, умеет. Он и нам подобные песни пел. Мол, проектируется новый, маневренный, многоместный корабль «Север», все, кто готовится в полку, будут летать, всем места хватит. Только где он, этот «Север», что-то его не видно пока. А тут еще решили, ты слышала, новый отряд набрать, второй, с высшим образованием. А зачем? Все равно на прежнем «Востоке» летаем.