Отель «Режина» находился на вершине небольшого холма, чуть выше самой здравницы. Выйдя из машины, я в первый миг был поражен, увидев монументальное белое здание, похожее скорее на шикарный отель для туристов и абсолютно лишенное мрачности, присущей обычно лечебным заведениям. Вот только вокруг было пустынно. Мне навстречу вышла толстая, как многопудовая бочка, медсестра, без лишних слов подняла меня в лифте на четвертый этаж и показала мне мой номер. Он состоял из спальни, туалетной комнаты, ванной и балкончика для воздушных ванн — кюра. Выйдя на этот балкончик, я остолбенел, пораженный величественной красотой окрестных гор.
Откровенно говоря, когда я ехал сюда, то в глубине души был уверен, что мне предстоит живым лечь в гроб, поэтому, совершенно потрясенный открывшимся взору видом, подумал: уж не попал ли я, часом, в рай?
Да, я понимаю, что мне давно пора переходить от описания своей жизни в санатории к рассказу о Боге…
Через три дня после моего прибытия в отель «Режина» здешний врач, доктор Е., отвез меня к главному врачу национальной здравницы, профессору Д. Тот, ознакомившись с моей историей болезни, присланной из Парижа, и внимательнейшим образом обследовав меня, определил тот распорядок дня, который мне предписывалось соблюдать в дальнейшем. Именно тогда-то он и посоветовал мне относиться к климатотерапии как к дзенской медитации. Затем он дал некоторые указания доктору Е. относительно моей жизни в отеле, распорядившись присоединить меня к группе Жака. Услышав имя Жак, я подумал, уж не тот ли это гениальный молодой ученый, о котором мне говорили еще в Париже, и на обратном пути спросил о том профессора Е. Он подтвердил мою догадку.
По словам профессора Е., этот Жак был двумя годами меня моложе, но, несмотря на это, успел получить ученую степень сразу в двух отраслях — теоретической физике и астрономии, о нем давно уже ходили упорные слухи как о гении, и незадолго до своего приезда в Отвиль он доказал правомерность этих слухов, опубликовав в специальном научном журнале большую статью на такую сложную тему, как теория относительности Эйнштейна. Эта теория, выдвинутая немецким ученым, чрезвычайно трудна для понимания, и многие ученые мира относятся к ней скептически, однако Жак доказал, что по своей значительности она не только должна быть поставлена в один ряд с открытым Ньютоном законом всемирного тяготения, но и вносит в этот закон свои поправки. Словом, он потряс весь научный мир, и его имя было у всех на устах. И тут вдруг оказалось, что он болен туберкулезом. Конечно же общественное мнение было единодушно: его надо спасать; в результате он оказался в Отвиле. Профессор Д., возглавляющий национальную здравницу, охотно принял его, взяв на себя таким образом большую ответственность не только перед французскими научными кругами, но и перед государством. Поэтому он отнесся к молодому ученому с особым вниманием. Понимая, что любые попытки сдерживать его исследовательский пыл могут привести к обратным результатам и оказать неблагоприятное влияние на процесс лечения, он разрешил ему заниматься чем угодно в часы, свободные от сеансов климатотерапии и обязательных прогулок. Поэтому палата Жака была превращена в лабораторию и вход туда был запрещен всем, включая официантов и уборщиц, разрешалось только приносить ученому завтрак. В те часы, когда Жак отсутствовал, производилась быстрая уборка комнаты в присутствии профессора Е. По его словам, следя за уборкой, он осматривал лабораторию с неизменным восхищением.
Необходимость бороться с одной и той же болезнью связала меня с этим Жаком Шарманом, светловолосым добросердечным юношей, мы подружились, и полгода, проведенные вместе, были для меня подарком судьбы, хотя бы уже потому, что он просветил меня относительно Бога. По рекомендации профессора Д. меня определили в его группу. В ней, помимо Жака, были еще двое: Морис Руси и Жан Брудель. На нашем первом совместным ужине я был встречен со студенческим радушием, сразу же почувствовал себя легко и с удовольствием принял участие в общей беседе. За десертом, напустив на себя приличествующую руководителю группы важность, Жак сказал:
— Это твой первый ужин, поэтому я позволю себе нечто вроде совета. Знаешь, как я перепугался, когда мне объявили, что у меня туберкулез? Я был просто в отчаянии, зная, что эта болезнь считается неизлечимой и никаких методов ее лечения нет. И тогда я целиком сосредоточился на изучении этой болезни, точно так же, как раньше сосредотачивался на изучении физики и астрономии. Потом я приехал сюда и прошел курс климатотерапии, после чего осознал, что туберкулез вовсе не смертельная болезнь, более того, от этой болезни вылечиться куда проще, чем от любой другой. И вот что тогда пришло мне в голову. Жизнь большого города, типа Парижа, подобна жизни огромного леса. Простые деревья успешно произрастают в таком лесу, с каждым днем они становятся все выше и прекраснее, даже если почти лишены солнечного света. Но редкие породы или, скажем, саженцы особо ценных пород, обладающие великолепным потенциалом, оказавшись в чаще, как правило, засыхают и умирают из-за недостатка солнечного света и воздуха. Мы с вами как раз и есть эти саженцы. Бог отметил нас своим знаком и перенес в горную местность, где мы получаем достаточно солнечного света и можем дышать чистейшим воздухом, когда же мы окрепнем, он вернет нас на прежнее место, и мы станем гордостью родного леса. Знак, которым метит нас Господь, и есть туберкулез. Это знак божественной любви. А раз так, тебе нечего ни стыдиться своей болезни, ни винить себя в том, что заболел ею.
Я был благодарен ему за эти слова, но так и не уразумел, почему этот гениальный ученый завел разговор о Боге. Когда я поделился с ним своими сомнениями, он ответил:
— Ну, если тебе не нравится Бог, то поставь на его место Будду, ты ведь восточный человек…
И тогда я, неожиданно для самого себя, вдруг выпалил:
— Да нет, просто мне слишком много пришлось страдать из-за Бога, и теперь я считаю эти проблемы пройденным этапом…
— На самом деле тут все гораздо сложнее, я и сам пока еще до конца не разобрался… Поговорим об этом как-нибудь потом, ладно? Единственно, что могу сказать: в это трудное для нас время, когда поставлена на карту наша жизнь, каждый, выбирая свой путь, должен прежде всего сам для себя решить: признавать существование Бога или отрицать его. Иного не дано. И мне кажется, что, если сделать выбор в пользу первого, все решается гораздо легче и проще. Для меня это непреложная истина, а не просто очередная попытка ухватиться за соломинку. Именно потому, что я твердо усвоил для себя эту истину, я не отчаялся, заболев туберкулезом, а вступил с ним в борьбу, прошел курс климатотерапии и сумел избежать смерти. Может быть, ты боишься, что климатотерапия сопряжена с жестокими ограничениями? Что ж, мне в самом деле стоило отчаянных усилий выкарабкаться из пропасти смерти, но все это ничто в сравнении с трудностями, которые возникали у меня, к примеру, при изучении физики или астрономии. Так что не беспокойся, все будет хорошо. Это куда проще, чем твоя экономика. Поверим же в то, что мы избранники Божьи, и будем стойкими. Правда, Морис?
И Морис и Жан весело кивнули ему в ответ, и у меня сразу стало легче на душе.
В тот вечер, вернувшись в палату, я сразу же натянул на себя свитер и, готовый подвергнуться климатотерапии, вышел на балкончик и растянулся в шезлонге. Прямо передо мной в далеком чистом небе мерцали бесчисленные звезды. Я сказал себе, что должен полностью отрешиться от всяких мыслей, однако откуда-то из звездной бездны до меня донеслись слова Жака о Боге, они настойчиво звучали у меня в голове, как я ни старался забыться. В конце концов мое сердце откликнулось на этот зов.