Фумико, не придав ее словам особого значения, улеглась рядом на раскладушке. Проснувшись по будильнику в пять часов, она стала будить сестру, чтобы померить ей температуру, но та уже спала вечным сном.
И для нас с женой, и для нашей второй по старшинству замужней дочери Томоко это известие было ужасным ударом, но я тут же вспомнил, как плакала старуха в алом кимоно, рассказывая о смерти своей дочери Кокан, и тихонько подумал про себя: вот что она имела в виду, — а моя сестра, возглавлявшая церковь в Верхнем Отиаи, стала утешать нас.
— Вы не должны горевать, — сказала она, — ведь это результат великой деятельности Бога-Родителя, не зря же Он обещал решить все ваши проблемы уже в этом году и предъявить неоспоримые свидетельства. Марико с детства была простодушна, как ангел, ничего не жалела для людей. Бог наверняка дарует ей новую счастливую жизнь.
Но даже такие поразительные события не поколебали моего неверия. Я только пожалел о том, что уже нет в живых симбасиры Сёдзэна Накаямы — будь он жив, я бы непременно сообщил ему обо всем, что с нами произошло. Ведь Сёдзэн Накаяма был удивительно мудрым человеком, одним из самых мудрых приверженцев Тэнри, к тому же он отличался удивительной широтой взглядов, мне казалось, что все эти факты, во-первых, заставили бы его признать женщину в алом кимоно настоящей живосущей Родительницей, а во-вторых, он как симбасира наверняка сумел бы использовать их на благо учения.
Сам я не имел никакого отношения к Тэнри и со временем, поглощенный своими творческими исканиями, постепенно забыл о происшедшем.
Но на следующий год, осенью, произошло еще одно важное событие. По инициативе японского ПЕН-клуба, председателем которого я был, в Киото проходила Международная конференция японоведов. После успешного завершения пятнадцатидневных заседаний в Токио провели церемонию закрытия, и все иностранные участники разъехались, а в Киото был организован банкет в честь организаторов конференции, на котором я должен был присутствовать. Так вот, за день до моего отъезда в Киото случилось следующее.
Ранним утром я дремал в постели и вдруг ощутил чье-то присутствие. Приподнявшись, увидел, что на стуле рядом с моей кроватью сидит та самая старуха в алом кимоно и ласково улыбается мне.
— Я пришла просить тебя об услуге, — заговорила она, как всегда, добрым и чистым голосом, употребляя характерные для нее старомодные обороты. Я и теперь, через десять лет, прекрасно помню все, что она мне сказала, но, к сожалению, не могу передать дословно.
Речь шла о некоем господине О. из Киото, который в результате тяжелых душевных переживаний утратил уверенность в себе, боялся показываться на людях и вел крайне замкнутый образ жизни, не встречаясь даже со своими прихожанами. Он закончил университет и возглавлял одну из церквей, но в вере, по ее словам, не мог считаться человеком подготовленным. От меня требовалось встретиться с ним в Киото и от имени госпожи Родительницы сообщить то, что будет мне изложено.
Этот О., несмотря на молодость, возглавлял одну из церквей Тэнри. Несколько лет тому назад он занял первое место в конкурсе на лучший рассказ, который проводил популярный журнал «Ёки» («Радостный дух») — орган Тэнри. Я был одним из членов жюри, и впоследствии, приезжая в Токио, он каждый раз навещал меня. В свое время он блестяще закончил филологический факультет Киотоского университета, после чего унаследовал дело отца и стал настоятелем церкви Тэнри в Киото; его родители незадолго до войны, едва поженившись, уехали в Северную Корею миссионерами и, вполне преуспев на этом поприще, после капитуляции Японии вернулись в Киото, где и основали церковь, Я всегда скептически относился к Тэнри и, когда О. приходил ко мне, чаще всего беседовал с ним на общие темы, старательно избегая всяких разговоров, связанных с учением Тэнри. Как-то, придя ко мне в очередной раз, он, к моему величайшему удивлению, заявил, что его жена — лучшая женщина в Японии. Еще он рассказал, что его отец, передав ему церковь в Киото, некоторое время служил в токийской Великой Церкви, но несколько лет назад скончался. Младший брат едва закончив все тот же Киотоский университет, покончил с собой. У О. была и младшая сестра, он как-то привел ее к нам, чтобы познакомить, и она оказалось необыкновенной красавицей, трудно было поверить, что они брат и сестра. Примерно через месяц она ездила в музей в Нумадзу и снова заехала к нам. Она призналась, что переживает трудное время: скоро она должна выйти замуж за человека, которого давно любит и с которым помолвлена, но до сих пор колеблется. Причина же ее колебаний в том, что у нее на спине большое красное родимое пятно и она не решается сказать об этом жениху. «Всего лишь?» — подумал я и предложил ей отправиться к дерматологу и сделать операцию, если ее так волнует это пятно. Более того, я посоветовал ей рассказать обо всем жениху, уверяя, что на его отношение к ней не может повлиять такая ерунда. Однако, наверное, для нее это было слишком серьезно, во всяком случае, вернувшись в Киото, она через четыре дня покончила с собой… Может, именно все это и стало причиной тяжелого душевного состояния О.? — вздохнул я и приготовился выслушать то, что скажет мне женщина в алых одеждах.
Она подробно изложила мне просьбу госпожи Родительницы, но я не считаю возможным рассказывать о том, что именно должен был передать О. Во-первых, это займет слишком много места, а во-вторых, затрагивает частную жизнь родителей О., которых я не знаю. Внимательно выслушав все, что сказала мне старуха в алом, я согласно кивнул, мол, хорошо, передам, и в тот же миг мне стало вдруг так грустно, так больно сжалось сердце от жалости к О., который, рассказывая нам о своей жене, говорил: «Она у меня очень хорошая, лучшая женщина в Японии», что неожиданно для самого себя я произнес:
— Вы говорите, что О. нельзя считать подготовленным в вере, но ведь, при всей его молодости, он глубоко верующий человек и к тому же возглавляет церковь. В вопросах веры вообще трудно разобраться…
— Зачастую и настоятели церквей не выдерживают экзамена. К сожалению… Хорошо бы ему помочь… — Она пристально посмотрела на меня увлажнившимися от слез глазами. Я вздрогнул, а она в тот же миг, словно поняв, что я не разделяю ее чувств, исчезла.
На этот раз я не только уловил сам момент ее исчезновения, но еще отчетливее, чем прежде, видел ее фигуру, лицо, ясно слышал ее голос с такими характерными интонациями. У меня не осталось никаких сомнений. Это был не сон.
На следующий день по делам ПЕН-клуба я отправился в Киото. Накануне я позвонил О., сказал, что у меня есть для него сообщение от госпожи Родительницы, и попросил к двум часам зайти ко мне в гостиницу. Точно в назначенное время он был у меня в номере. Вкратце рассказав о появлении госпожи Родительницы в алом кимоно и добавив, что ее сообщение носит сугубо личный характер, а потому я обещаю тут же вычеркнуть его из памяти, я попросил О. передать все услышанное своей матери. Он пришел в сильнейшее волнение. «Матушка сейчас дома, — сказал он, — мне очень неловко затруднять вас, но не согласились бы вы передать это сообщение в ее присутствии?» Он почти насильно усадил меня в машину и повез в церковь.
Церковь, поразившая меня своим великолепием, находилась на тихой улочке в центре Киото. Меня провели в просторную гостиную на втором этаже. Мать О., которую я до сих пор никогда не видел, оказалась красивой интеллигентной женщиной. Пока я колебался, не зная, должен ли передать сообщение именно ей, О. и его жена — та, что самая лучшая в Японии — уселись рядом, сказав, что тоже хотят послушать. Не притрагиваясь к поданному чаю, я начал добросовестно передавать сообщение госпожи Родительницы, стараясь нигде не ошибиться, от усердия меня даже пот прошиб. Когда я закончил говорить, то увидел, что О. и его жена сидят, низко опустив головы, а матушка закрыла лицо обеими руками. Испугавшись, я промямлил: