Поскольку дом строился заново, следовало, конечно, заняться и садом, но моих средств едва хватало на строительство дома, на сад денег уже не оставалось. Признавшись садовнику в своей несостоятельности, я попросил его ограничиться малым — мне хотелось, чтобы по обе стороны дома, как некогда было задумано тестем, он снова посадил японские краснолистные дубы, что же касается остального, то я считал, что достаточно будет ухаживать за побегами, выпущенными корнями сгоревших деревьев.
Старый садовник обрадовался этому, как он полагал, последнему шансу поработать в саду.
— Еще повезло, — сказал он, — что камень наверху ведущей от главных ворот лестницы — монолит, да еще такой большой, что никому не удалось его вынести.
В мае того года, когда строительство закончилось и мы переехали в новый дом, рядом с ним, как и раньше, росли дубы и сад выглядел прекрасно.
За большим камнем наверху лестницы, как и в прежние времена, росло высокое, причудливой формы дерево. Фонарь с изображением Девы Марии тоже вернулся на свое место, садовник обнаружил его под землей, когда копался в саду. Еще он рассказал, что, обследовав полуразрушенное бомбоубежище, нашел там горшок с сильно разросшейся глицинией, которая была вся в бутонах. С большим трудом он извлек ее оттуда, поделил на две части и высадил в саду.
История красной сливы тоже по-своему замечательна. Хорошо помню, как он пришел ко мне просить за нее:
— Ну не могу я допустить, чтобы у крыльца вашего нового жилища ничего не росло. Вы не представляете, как долго я ломал себе голову, придумывая, что бы там посадить. И вот возникла одна идея. Может, вы позволите мне ее осуществить? Вы ведь знаете усадьбу графа А., она раньше называлась Касюэн? Там был огромный сад, ну просто лес, но во время войны он полностью сгорел и превратился в пустырь. Прошлой осенью усадьбу разделили на отдельные участки и продали разным людям. Тамошний садовник — старый приятель вашего покорного слуги. Однажды он рассказал мне, что от старого сада остались большой черный камень, который лежал у входа в дом, и слива, росшая рядом. И пожаловался, что не знает, как с ними быть, ведь при нынешних обстоятельствах переносить их некуда. Потом, узнав, что вы начали строительство нового дома, снова пришел ко мне и стал просить, чтобы я забрал и сливу и камень для вашего сада, дескать, он готов отдать их бесплатно. В конце концов я перетащил их к себе, при этом мне пришлось посадить эту несчастную старую сливу, куда не попадают солнечные лучи… Пожалуйста, сэнсэй, для меня это дело чести, разрешите перевезти камень и сливу к вашему дому.
Я не возражал, ведь я заранее предоставил садовнику право самому распоряжаться в саду. Единственное, что меня волновало, — это отсутствие необходимых средств, но после некоторых колебаний я решил, что можно не ремонтировать каменную лестницу, пусть остается в поврежденном состоянии и служит напоминанием о военных годах, а высвободившуюся сумму пустить на сад.
С большим трудом усилиями многих людей камень был перенесен из Верхнего Отиаи к нам. Потом у старого садовника возникли разногласия с сыном по поводу старой сливы. Выйдя однажды в сад, я услышал, как сын садовника ворчит: мол, пересаживать дерево — пустая трата сил, оно все равно не примется. Слива и в самом деле была совсем дряхлой, ствол почти полый, торчало лишь несколько тонких веток, но и они выглядели совершенно нежизнеспособными. Старый садовник сказал, что попросил у жены пять го [35] саке и смочил им корни дерева для придания ему сил. Сын тут же поднял его на смех: «Да это как мертвому припарка!» Тогда старый садовник обратился ко мне, словно ища у меня поддержки:
— Сэнсэй, мой парень просто ничего еще не смыслит в этой жизни. А я как взгляну на этот полый дряхлый ствол, сразу же представляю, сколько испытаний выпало на долю этого дерева — оно ведь гораздо старше меня, — и мне хочется продлить его жизнь хотя бы на денек, пусть порадуется солнечному свету. Вот я и говорю парню: поливай сливу, подкармливай, словом, заботься о ней, пока она не зацветет, считай, что это твой сыновний долг. Я-то сам скоро уйду на покой…
Мне хотелось отделаться неопределенной улыбкой, но, взглянув на осунувшееся лицо старого садовника, я ощутил укол в сердце и поспешно сказал:
— По-моему, сад перед салоном пустоват, как вам кажется? Может, посадить туда небольшую магнолию? Там южная сторона, света довольно. Не согласились бы вы подыскать что-нибудь подходящее?
После войны я довольно много писал ради заработка и издавал свои книги с иллюстрациями. Эти иллюстрации чаще всего делал для меня известный художник Коно. Он еще до войны лет десять учился живописи в Париже, а после капитуляции из тех же соображений, что и я, занимался оформлением книг. Так вот, этот художник как-то пожаловался мне, что ему для натюрморта нужны цветы магнолии, а он никак не может их найти. Создается впечатление, сказал он, что в опустошенной, разрушенной Японии больше нет этих белых, исполненных необыкновенного благородства цветов. И мне захотелось посадить у себя в саду магнолию и подарить художнику цветы в знак благодарности… В том же году, осенью, садовник наконец раздобыл магнолию и, довольный, пришел к нам вместе с сыном сажать ее. Я очень хорошо помню его слова, произнесенные многозначительным тоном:
— Знаете, сэнсэй, эта магнолия похожа на нас с вами, она — тоже жертва бессмысленной войны. Война убила ее, но от корней снова поднялись молодые побеги. Сейчас они не достигают и двух метров, но я посажу их с основным корневищем, они быстро вырастут, и магнолия станет старейшиной вашего сада.
— Интересно, когда она зацветет?
— Думаю, лет через пять. Деревья, в отличие от людей, никогда не подводят…
Старый садовник посадил магнолию и дней через десять неожиданно скончался. Так что его слова о магнолии для меня оказались последним заветом, и время доказало их справедливость.
Я долго сидел, унесенный мыслями в те далекие времена, и вдруг вскочил, словно меня ударили. Сердце громко забилось. Я понял, сколь важный смысл содержали обращенные ко мне слова старой сливы — сообщение, которому поначалу я не придал никакого значения.
Оба дерева — и магнолия, и красная слива — главные в в нашем небольшом саду. А я, частенько задушевно беседуя с магнолией, ни разу не удосужился заговорить со сливой, да что там заговорить, я вообще не смотрел в ее сторону. Натерпелась, должно быть, бедняжка, пытаясь привлечь мое внимание! А не замечал я ее потому, что моя душа зашорена, потому что я слишком предвзято сужу о многих вещах. И боюсь, это проявлялось не только по отношению к деревьям, но и по отношению к людям. За свою девяностолетнюю жизнь скольким людям я причинил такую же боль, как этой сливе? Да, мне следовало бы попросить у них у всех прощения, но, увы, прошлого не вернуть…
Долго в полном одиночестве я сидел в комнате покойной жены и плакал, мучаясь от сознания собственной ограниченности и эгоистичности. Служанка уже подала обед, но, видя, в каком я состоянии, долго не решалась меня звать. Потом, уже сидя в столовой с палочками в руке, я продолжал размышлять.