— Ах, бедный профессор, мало того, что ему пришлось пережить в годы войны, его еще и обвинили в пособничестве нацистам, когда Париж был наконец освобожден и все ликовали по этому поводу. Его называли предателем родины и всячески поносили.
— Профессор был пособником нацистов? — удивленно воскликнул я.
— Но вам ведь, наверное, тоже известна его идефикс? После Первой мировой войны профессор стал считать, что Франция может рассчитывать на мирное развитие только в том случае, если установит дружеские отношения с Германией. Он говорил, что нельзя немцев обзывать колбасниками, что Германия — наш великий сосед, страна замечательных культурных традиций, что мы должны уважать друг друга… Должно быть, во время последней войны его идеи были превратно истолкованы, во всяком случае его объявили предателем родины…
— И это несмотря на то, что он был традиционалистом и патриотом…
— Да, и он очень страдал. Он надеялся, что постепенно страсти улягутся и люди поймут, как заблуждались относительно него… Но, к сожалению, так и не дождался, скончался, убитый горем… Его жена продала дом… Профессор был одним из Бессмертных (так называют во Франции академиков), и на этом доме полагалось бы установить мемориальную доску, но никто с этим не торопится, по-видимому, заблуждения на его счет не рассеялись до сих пор. Да, все это так печально…
Я с грустью подумал тогда, что, наверное, профессор Берсоль более чем кто-либо порадовался бы, узнав, что я стал писателем. Мне удалось получить у старика переплетчика адрес вдовы профессора, мадам Бонгран, которая жила где-то в департаменте Эн, в глухой провинции, и я счел это большой удачей. В тот же день я написал ей письмо. Вкратце рассказав о том, как прожил эти полвека, я сообщил, что стал писателем и хотел бы через издательство Робера Лафона прислать ей во французском переводе мои романы «Умереть в Париже» и «Потомок Самурая». На самом-то деле меня интересовала прежде всего голландская фамилия Жака. «Если Вы знаете голландскую фамилию профессора Шармана, старинного друга Вашего супруга еще по Высшему педагогическому институту, сообщите ее мне, пожалуйста», — писал я. Вдова ответила сразу, но написала, что ничего не знает о профессоре Шармане…
Переписывать письмо Морису мне показалось затруднительным, и я его отправил как есть. Потом решил по порядку прослушать кассеты с записями бесед госпожи Родительницы.
Тогда-то их неожиданно услышала моя вторая дочь Томоко, и страшно заинтересовалась. Она была замужем за врачом, глухим ко всему, что казалось ему «ненаучным», особенно же отрицательно он относился ко всему, связанному с религией, поэтому она тоже не проявляла никакого интереса к моим занятиям, хотя, пока я писал «Улыбку Бога», непременно раз в неделю навещала меня. Но, впервые услышав речи госпожи Родительницы, она была поражена, и прежде всего тем, что они показались ей буквальным повторением речей Матушки (Кунико Идэ), которая во времена ее детства непременно дважды в год гостила в нашем доме.
После того как работа над книгой была завершена, госпожа Родительница в своих беседах стала постоянно касаться темы милосердия Великого Бога-Родителя, его намерения спасти мир, и именно это слышала дочь от Кунико Идэ. Она даже взяла у меня несколько предыдущих кассет, сказав, что хотела бы прослушать их дома.
На одной из этих кассет были записаны слова госпожи Родительницы о том, что во время празднования тридцатилетия учения Тэнри, согласно обету, данному Богом-Родителем, роль Его наместницы, которую ранее исполняла Мики Накаяма, была передана Кунико Идэ, но погрязшее в алчности и гордыне руководство Центра Тэнри отказалось ее признать, поэтому осуществление замысла Бога-Родителя отложилось на неопределенное время.
Слушание кассет все больше увлекало Томоко, и она часто приходила ко мне, чтобы взять новые. Ей хотелось послушать саму госпожу Родительницу, но я никогда не знал заранее, когда та появится в моем доме, она всегда приходила неожиданно. Увидев, что ее младшая сестра Фумико переносит содержание кассет на бумагу, она заявила, что для этой цели лучше использовать электронную пишущую машинку, помогла ее купить и научила сестру печатать. После этого Фумико в свободные от лекций дни вытаскивала машинку, ставила на обеденный стол и стучала на ней, как на обычной пишущей машинке. Записанный таким образом текст ничем не отличался от напечатанного типографским способом, и я читал его без всякого труда.
Прошло около трех месяцев с того дня, как Томоко впервые услышала голос госпожи Родительницы, и я вдруг заметил, что она изменилась. В ее отношении к окружающим, в выражении ее лица появилась какая-то особая мягкость, она перестала постоянно брюзжать и ворчать на всех. Она не делилась со мной своими соображениями о Боге-Родителе и госпоже Родительнице, но как-то спросила: «Не хочешь почитать „Жизнь Иисуса“ и „Рождение Христа“ Сюсаку Эндо [41] ? Очень интересно». Однажды вечером, когда Томоко, зайдя к нам, унесла с собой распечатанный на машинке текст двух кассет, Фумико рассказала мне чрезвычайно любопытную историю о полученном от сестры «забавном амулете».
По ее словам, сестра подарила ей красивый мешочек, в котором была бумажка в пятьдесят сэнов, и сказала, что хочет поделиться с ней амулетом, полученным от Матушки (Кунико Идэ) в 1944 году, когда поздней осенью та гостила у нас в доме. Якобы, давая Томоко амулет. Матушка сказала:
— В будущем у тебя могут быть периоды безденежья. Но ты не бойся. Бог хранит тебя, Он не допустит, чтобы ты страдала из-за денег. Будь же всегда весела. И бережно храни этот амулет как знак Божьей милости…
Дочь благоговейно положила амулет — мешочек с четырьмя купюрами по пятьдесят сэнов — в кошелек и с ним никогда не расставалась. Недавно две купюры она решила отдать сестрам. Еще она сказала, что поскольку теперь может непосредственно слушать речи Бога-Родителя, о котором ей рассказывала Матушка, ей уже не нужен этот амулет. Но вот с поясом, который Матушка подарила ей вместе с амулетом, она никогда не расстанется, всегда будет бережно хранить его. В то время Томоко училась в третьем классе женской гимназии и каждый день подвергалась опасности, ибо, выполняя трудовую повинность, работала на военном заводе, да и вообще в любой момент могла попасть под бомбежку, вот Матушка и дала ей этот пояс, на котором было написано «Вселюдная сила», сказав при этом, что, пока пояс на ней, ей нечего бояться, Бог-Родитель защитит ее. Дочери действительно удалось избежать многих бед, поэтому она считала пояс самым ценным, что у нее есть.
Я очень хорошо помню тот вечер, но о том, что дочь получила от Матушки амулет, слышал впервые. Помню, тогда после ужина и ванны мы устроили Матушку отдохнуть в комнате на втором этаже. Поскольку с ней были только двое ее спутников и мой старший брат, а постоянные просители, жаждущие исцеления или помощи в семейных делах, на этот раз отсутствовали, я тоже поднялся на второй этаж, желая задать Матушке несколько вопросов. Меня интересовало, когда закончится война, будут ли воздушные налеты и прочее.