Так, решать надо быстро, изба наполняется дымом, времени немного. В голове засвербила мысль: «Я прошел сюда сквозь стену, пока не разобрался как; а нельзя ли таким же образом выйти? Окна и дверь только спереди, их стерегут татары, может быть, попробовать через заднюю глухую стену?»
Я засунул свой топор-клевец за пояс, подхватил в обе руки Изины сумы – не оставлять же их татарам? – и подошел к стене. На мгновение остановился в нерешительности. Сумасшедший дом просто, скажи кому – не поверит.
Я решился, двинулся на стену, наткнулся на бревна, поднажал. Тело стало погружаться, как в густой кисель. Голова прошла наружу, я покрутил ею, оглядываясь. Никого – ни татар, ни селян. Да и откуда взяться селянам? Отважные убиты, шустрые уже в лесу, а нерасторопные пленены татарами и связаны. Татары же наверняка успели осмотреть дом, убедились, что окон и дверей нет, чего же здесь стоять?
С некоторым усилием я прошел через стену, пригнувшись, бросился в близкие кусты малинника. Черт, как царапает! Найдя небольшую ямку, сложил туда обе сумы – не бегать же с ними, очень уж тяжелые; ладонями нагреб земли и присыпал. Не забыть бы теперь место. У дороги раздавались крики, женский и детский плач.
Через какое-то время, обшарив все три избы, татары погрузили узлы с добычей на обе Изины телеги и тронулись в обратную дорогу. Связанные пленники понуро брели за телегами, женщины оглядывались – удастся ли им вернуться в отчие дома?
Татары гарцевали на низких лохматых лошаденках. Я пересчитал – их оставалось четверо. Всего четверо уродов, да как их взять? У всех за спинами луки, коими пользуются басурманы неплохо. А у меня из оружия – только топор. Арбалет теперь, вместе с колчаном, уезжал на передней телеге.
Ага, вот и Изя бредет связанным, бросая исподтишка взгляды на горящую избу. Гадает небось – сгорел я или выбрался, прихватив его сумы?
Пока ничего не придумав, я пробирался вдоль дороги по лесу, стараясь не терять из виду обоз. Встанут же они на обед? Утомились небось, воюя с бабами и детишками. Нет, татары гнали обоз дальше и дальше, забирая к югу. Дорога становилась совсем уж узкой, малоезженой. Двое татар ехали впереди, двое замыкали колонну. Дети, устав плакать, замолчали.
Наступал вечер, это было плохо. Лес густой, не видно, куда наступаешь: попадет сучок под ногу, треснет, насторожатся татары. К тому же непонятно, куда идут, хуже, если на встречу с более крупной бандой, тогда мне их не одолеть. Вот проклятые, шастают по Руси, как у себя дома. Князья платят дань, так им еще мало – рабы нужны. Хрен вам! Смерть татарская на Руси живет, это все басурмане на носу зарубить должны и детям наказать.
Хотелось пить, устали ноги, но обоз двигался, и я шел тоже. Не хватало еще отстать или заблудиться. Наконец стемнело. Татары остановили обоз на берегу небольшой реки. Пленные кинулись пить. Татары с ленцой слезли с лошадей, пустив их щипать траву. Сами стали рыться в узлах, достали сыр, хлеб, куски вареного мяса, сели ужинать. Дети издали смотрели, как татары весело ужинают их продуктами. Я наблюдал, чуть не скрежеща зубами.
Поев и обтерев руки о халаты, татары стали осматривать пленных. Найдя понравившуюся им молодую женщину, тут же, на глазах у всех, стали ее насиловать. Действительно, что стесняться, вокруг одни рабы, бесправные твари, а хозяева жизни – они. Захотят – убьют, захотят – помилуют. Когда они вдоволь натешили свою плоть, улеглись на конских потниках спать, завернувшись в свои халаты. Тихо плакала изнасилованная женщина. Оставшийся на охране татарин подошел к ней и хлестанул камчой. Женщина замолчала.
Татарин прохаживался по берегу, посматривая по сторонам, трое его подельников уже вовсю храпели. Лука на татарине в свете луны я не увидел, да и зачем он ему ночью, все равно не видно, куда стрелять. Вот сабля на боку была, это я рассмотрел.
Я медленно, на четвереньках, стал подбираться к часовому, ощупывая землю впереди себя руками. Не дай бог какой шум или треск, татарин поднимет тревогу.
Удалось подобраться к опушке, татарин проходил буквально в трех шагах. Когда же он подустанет и остановится? Убить его надо тихо, чтоб остальных не разбудить. Невольники, утомленные переходом и голодом, тоже спали. В конце концов татарин остановился, периодически поворачивая голову в разные стороны; даже не присел, видно, службу знает и порядки у них строгие.
Медленно, мелкими шажками, я приближался сзади, сжимая в руках топор. Занес руку с топором для удара, и в это время татарин, как почувствовал что, стал разворачиваться. Но топор уже летел к нему. Раздался тупой стук, топор просто снес татарину голову. Я еле успел подхватить тело, чтобы не было шума. Тихо положил на землю, снял с татарина пояс с саблей и ножом, нацепил на себя. Медленно потянул из ножен саблю, выходила она легко и бесшумно. По песку пробежал туда, где лежали остальные трое, прислушался – спят. Лишь храп да почесывание слышны – блох да вшей нахватались, мыться чаще надо, уроды. Раньше, чем я их услышал, я их учуял. Пахло от них конским и своим потом, прогорклым жиром, дымом и еще черт знает чем. Скунсы!
На мгновение я замер: чем воспользоваться – топором или саблей? От топора при ударе звук сильный, зато наверняка. Саблей можно просто заколоть, тихо, но неизвестно – остра ли чужая сабля, и еще вопрос: а если под халатами кольчуги? Не пробьет сабля, но все проснутся. Стало быть – топор!
Я подкрался со стороны голов, прислонил топор к ноге, вытащил свой нож из ножен и резко чиркнул по шее ближнего ко мне. Раздался булькающий звук, татарин затих. Неся в левой руке топор, медленно и бесшумно подобрался ко второму. Он лежал на боку, спиной ко мне, и громко пукал. Я вонзил ему под левую лопатку нож и для верности еще провернул в ране. Татарин задергался, засучил ногами. Уже не таясь, схватив топор обеими руками, я прыгнул вперед и с размаху ударил лезвием в грудь третьему, это был их начальник. Топор с хрустом проломил грудную клетку и до ручки вошел в грудь.
Я с трудом выдернул топор из раны, обмыл в реке, собрал оружие у убитых. Я помнил, сколько оно стоит на торгу.
Подошел к спящим невольникам, покашлял, чтобы не испугать детей. Ночью звуки далеко разносятся. Растолкал Изю, тот с испуга прикрыл голову руками.
– Тихо, Изя, это я, Юра. Сейчас я перережу веревки – и все, плену конец.
Глаза Изи забегали:
– А татары? Ну как проснутся?
Я усмехнулся:
– Эти уже не проснутся.
– Так ты в избе не сгорел?
– Как видишь.
Я прошел вдоль невольников. Мало того, что у каждого были связаны руки, так они еще были повязаны одной общей веревкой, один конец которой был привязан к телеге. Тихо будил людей, разрезал веревки. Попросил вести себя тихо, детей уложить на подводы. Надо идти обратно. Да, я понимал, что люди устали, ночью плохо видно дорогу, но я не знал, где мы и далеко ли могут быть другие отряды, если они есть.
Трупы с помощью Изи побросали в воду – ни к чему оставлять следы. Перед выступлением я предупредил женщин, что разговаривать громко не надо, в стороны не отходить. При появлении татар всем бежать в разные стороны, в лес. В лесу конному сложнее догнать пешего.