– Попробую. Посмотрим, как получится.
– Я попросил Каролину пойти с козырей, чтобы убедить тебя. Сделай так, чтобы она поверила, что у нее получилось. Она начисто лишена веры в себя. Ей это пойдет на пользу.
– С каких козырей?
– Вот ты мне как раз и расскажешь, что она выложила, – улыбаясь, сказал Жером. – А теперь беги отдыхай. – И он опустил футболку у нее на спине.
Прошло несколько дней.
Было восемь часов вечера.
Жюли пошла в кафетерий. В это время там уже закрыто, но автомат выдаст ей чашку чая с лимоном и сахаром – единственное тепло, которое может сейчас просочиться между твердыми холодными шариками у нее в животе.
Монетка не провалилась. Первой мыслью было: почему жизнь так жестока ко мне? Как будто она уже разучилась сопоставлять, отличать глупое и банальное от серьезного.
Жюли принялась молотить по автомату вокруг щели для монет.
Ничего.
Она ударила посильнее, сбоку.
Ничего.
Оглянувшись по сторонам, чтобы убедиться, что никого нет, Жюли саданула по автомату ногой, вложив в удар всю душу. От боли она аж присвистнула и схватилась за ногу, ругаясь, как капитан Хэддок [10] . Зато монетка провалилась в чрево автомата, и он наконец выплюнул стаканчик. Нога-то пройдет, а вот на автомате останется след от их встречи.
Жюли могла бы выместить гнев и дать выход своей энергии на чем-нибудь другом, но под руку, точнее, под ногу попался кофейный автомат. Ей полегчало, хотя она не знала, благодаря чаю с лимоном или удару ногой.
И тому и другому, мой капитан!
– Хочешь, я тебя почешу? – спросила Жюли, входя в палату Жерома.
– Это ты?
– Люк уснул, я собираюсь домой.
– Разве он не в коме? Или ты шутишь?
– Было бы неплохо, правда? – без особой уверенности заметила она.
– Каролина сказала, что ты вчера переехала к ней.
– Да. Мне очень нравится твой дом. Он гораздо больше, чем мои тридцать квадратных метров. К тому же теперь рядом нет кроватки и я смогу немного сменить обстановку…
– Ну, какие же козыри выложила Каролина?
– Что девочки всегда поймут друг друга…
– Мм… Что-то мне не кажется, что вы, девочки, из одного детского садика…
– Что она может дать мне свою косметичку и поделиться гигиеническими тампонами…
– Она правда так сказала?!
– Нет, это я оттачиваю свое чувство юмора и пытаюсь расшевелить тебя, что в твоей ситуации, согласись, скорее, комично.
– Мне приятно, что к тебе возвращается хотя бы видимость былой насмешливости, даже если она направлена на меня. Ладно, а если серьезно?
– Спроси у нее сам!
– Мне она ни за что не скажет.
– Она сказала, что ей необходима компания, потому что она чувствует себя очень одинокой.
– Это не козырь! – констатировал Жером.
– Разумеется, но это серьезная причина.
– Как ты, Жюли?
– Ну… Через два дня я должна выйти на работу.
– У тебя получится. К тому же я смогу сидеть с Люком. И Поль тоже… Ты сказала своим родителям?
– Да. Оставила сообщение на автоответчике. Мама мне перезвонила.
– И что она сказала? – после короткого молчания спросил молодой человек.
– Ничего особенного. Ей очень жаль. Она не может прийти, потому что сама неважно себя чувствует.
– А отец?
– Радио молчит.
– Черт! – возмутился Жером.
– Ничего страшного. Мы в нем не нуждаемся.
– Ему, который клянется только на Библии, потребуется очень серьезная аргументация, когда он предстанет перед святым Петром.
– Слушай, я кое-что принесла, чтобы тебе было повеселее…
– Что это?
– Твоя прустовская мадленка, – сказала Жюли, вытаскивая из сумки небольшой пакетик. – Я нашла их в ящике комода в той спальне, где ты меня приютил.
– Мои мякушки! Откуда ты знаешь?
– А ты как думаешь?
– Неужели отец посмел тебе рассказать?!
– И даже про гигантскую мякушку!
– А какие у тебя мякушки?
– У меня? У меня была плюшевая обезьянка Попи. Я повсюду таскала ее с собой. Когда мне исполнилось семь, отец решил, что я уже большая для таких детских забав, однажды вечером вырвал ее у меня из рук и сжег.
– Хочешь парочку моих мякушек?
– Это будет совсем не то.
– Ладно, иди сюда. Я буду твоим ласковым Попи.
– Попи – это обезьянка!
– Я столько просидел в постели, что теперь моя задница, должно быть, похожа на зад макаки!
– Даже не собираюсь проверять, – улыбнулась Жюли.
Жюли вышла подышать. Это осеннее воскресенье было прекрасным. Завтра на работу. Жюли даже не знала, как она сможет выдержать. Представительница из отдела социального страхования сказала, что, раз у нее ребенок с тяжелым заболеванием, она имеет право работать полдня. Это ее неоспоримое право. Ей следует поставить в известность директора. Однако Жюли была уверена, что он сумеет отказать ей. Для порядка. Потому что злоба подпитывала его, как кислород.
Жюли поехала на трамвае в центр города, чтобы сменить обстановку и погулять в парке. Там она села на скамейку у подножия дуба. Она смотрела на это старое дерево, обвившееся вокруг ограды, которая в один прекрасный день стала ему тесна, но ее забыли снять. Дуб сумел отлично справиться с этим. Он разросся вокруг неровными наплывами. Он не такой ладный, как его собратья, но не менее высокий. Издали разницы не увидеть. Возможно, при распиле из него не получились бы ровные доски, зато так же, как остальные, он дает тень. К тому же его особенность делает его заметным, под ним даже назначают свидания, его узнают. Он ориентир. Остальные безликие, неинтересные.
Жюли думала о Людовике, о повязках, которые теперь опутывали его, однажды ему станет в них тесно. О ранах, которые никогда не заживут. Он тоже станет высоким дубом – крепким и особенным.