Уильям затаился под одеялом. Они были как застигнутые на месте подростки.

— В чем дело, сестра Доун? Я отдыхаю.

Как легко дается ложь после практики длиною в целую жизнь. И как убедительно звучит.

— Можно мне войти? Рабочие доложили, что в кровле протечка. Я должна взглянуть.

— С этим придется повременить, сестра Доун, — отозвалась Фелисити, но сестра Доун воспользовалась дежурным ключом и уже находилась в комнате. Фелисити подтянула одеяло до подбородка, но на спинке кресла была сложена одежда Уильяма, а на ковре стояли его ботинки.

— Чья это обувь? — вопросила сестра Доун. — Она подходит только на мужскую ногу.

Уильям откинул одеяло и сел. Сестрица Доун взвизгнула, однако не убежала.

— Миссис Мур — свободная белая совершеннолетняя женщина, — произнес он. — Не в расистском смысле.

— Будьте добры, прикройтесь, — злобно сказала сестра Доун. — Вы не зарегистрированы в качестве гостя миссис Мур, вы беззаконно проникли в здание и потревожили покой нашей пациентки, и я вынуждена просить вас удалиться. Мы вернемся к этому разговору позже, когда успокоимся.

Ее властное лицо, обычно бледное, словно обескровленное и ожесточенное неизменной самоуверенностью, вспыхнуло и раскраснелось.

— Я совершенно спокойна, — возразила Фелисити, не покраснев и не побледнев. — Вы ведете себя вульгарно. Я не ребенок, чтобы мне указывали, как надо и как не надо поступать.

— Невелика разница, — огрызнулась сестра Доун. — Раз впали в детство, приходится за вами смотреть для вашего же блага.

— Если бы вы удалились, — сказал Уильям, — я бы мог сейчас одеться.

Фелисити с удовольствием рассматривала его обнаженный торс: седые, жесткие волосы на груди, крутые ребра, обтянутые бледной, тонкой кожей, широкие, еще вполне мускулистые плечи. Возможно, конечно, она пристрастна — вон с каким отвращением смотрит на него сестрица Доун.

— Я дипломированная медицинская сестра, — произнесла та, — и насмотрелась на раздетых стариков. Едва ли вы можете произвести на меня особенное впечатление.

Но тем не менее комнату покинула. Уильям оделся. Из сада донесся звук подъехавшего лимузина Чарли.

— Вредная женщина, — заметил Уильям.

— Ты ей, кажется, не понравился, — кивнула Фелисити.

— Нам придется пожениться, — сказал Уильям, — если мы и дальше хотим встречаться. Иначе неприятностей не оберешься. Как ты считаешь?

Мисс Фелисити, у которой в распоряжении оставалось не так-то много лет, открыла было рот ответить: “Да, конечно”, но он приложил палец к ее губам и велел хорошенько подумать и подождать с ответом до завтрашнего вечера, она, быть может, еще изменит решение.

— Ты много можешь мне предложить, а я тебе так вообще почти ничего, — сказал он. Она почувствовала себя польщенной, но тут же неведомо откуда пришло воспоминание — настойчивый, уговаривающий голос: “Ну, пожалуйста, пожалуйста, дорогая, позволь, ты же обещала”. Кто это твердил? Ну да. В саду, при луне, среди снега. Мягкое коричневое тепло ее шубки, не ее шубки, а Лоис. И тяжелый, мохнатый, в енотовой дохе, теперь замолчавший Антон.

27

Сестра Доун отправилась прямиком к доктору Грепалли:

— У нее был в постели мужчина.

— А у меня часто бывает женщина, — отозвался он. — Но сегодня что-то нет.

— Потому что у меня был крайне серьезный телефонный разговор с ее подругой, — сказала сестра Доун. — Она очень встревожена. Наша мисс Фелисити угодила в лапы к известному авантюристу, мошеннику и игроку. Может получиться крупная неприятность для “Золотой чаши”.

И это была чистая правда. Одним из молчаливых уговоров с родственниками узников “Золотой чаши” было обязательство администрации оградить стариков от интриг хорошеньких молодых нянечек, охотящихся за их деньгами, а старух — от посягательств расчетливых альфонсов. Старые люди, которые влюбляются и вступают в брак на склоне лет, норовят менять свои завещания, так что их собственность уходит из рук у родных, столько лет за ними ухаживавших и всем ради них жертвовавших. Вот какая неблагодарность. Как сказал однажды Фелисити Уильям Джонсон, сославшись на другого Джонсона, прославленного ученого и острослова XVIII века, “ни одно доброе дело не остается безнаказанным”.

— Ах ты господи, надо же! — покачал головой доктор Грепалли. — Выходит, мисс Фелисити до сих пор, несмотря на возраст, или же как раз благодаря ему, не утратила привлекательности. Отношения у них, я полагаю, ненастоящие?

— Что за вздор, — рассердилась сестра Доун, но сразу же умолкла, по крайней мере пока. Доктор Грепалли не склонен отнестись к ее словам серьезно. Она по своему опыту знала, что отношения между мужчинами и женщинами редко бывают настоящими. Обычно это форма торговой сделки. Мои деньги — твое тело; ты ложишься в мою постель — я беру тебя с собой на вечеринку; ты составляешь завещание — я стряпаю для тебя, навожу чистоту, еду на твои похороны; могу быть тебе за отца родного, если ты будешь мне вместо матери; ну и так далее. Редко когда что-нибудь отдаешь по-настоящему, свободно, по своей воле.

Некоторых мужчин по-настоящему привлекают старые женщины, она это знает. А есть такие, которые, наоборот, тянутся к малолеткам. И то и другое — в равной мере извращение, разница только в том, что людям, которые перенесли травму в позднем возрасте, меньше времени остается страдать от ее последствий. Удивительно: спишь с мужчинами и вообще находишься с ними в очень близких отношениях, но при этом знаешь про них совсем мало и готова поверить, что ты — предел их желаний. Жены и любовницы педофилов и насильников даже не подозревают, что происходит у них за спиной.

Напрасно думают, считала сестра Доун, что дома для престарелых походят на детские дома, где обслуживающий персонал испытывает к подопечным нездоровый интерес, садистский, или эротический, или и то и другое. Но если что-то приносит удовольствие, кому какое дело, чем именно? Если на тебя падает бомба, разве важно, во имя чего она брошена: ради борьбы за мир или же это, наоборот, теракт? Она, сестра Доун, вонзает свой острый каблук в поясницу доктору Грепалли ради своей карьеры и сладкой жизни, а не потому, что ее всерьез тянет это сделать. Но нельзя не признать, что этим она тоже служит интересам пациентов. В “Золотой чаше” его улыбка повышает настроение всех обитателей, и люди не так быстро отправляются в Западный флигель, когда видят, как блестят его глаза и растягиваются уголки губ, все равно отчего. Ну да что там говорить. Доктор Грепалли отмахнулся от ее опасений, потому что не хочет лишней мороки. Не надо об этом думать, и оно само рассосется. Но она-то знает, что ничего не рассосется. Их ждут неприятности.

— Я теряю квалификацию, — только и сказала она со вздохом. — Допустила ошибку, приняв эту даму, что правда, то правда. Надо было принять лауреатку Пулицеровской премии, пусть и курящую. А Фелисити Мур, даже если оставить в стороне любовника, не стареет. Ее без конца кто-то навещает; она притягивает в “Золотую чашу” внешний мир.