Из-под вращающегося купола магазина “Шварц” непрерывно и завораживающе бубнил голос: “Войди в мой мир, войди в мой мир”. Мне вдруг пришло в голову, что у Фелисити могли быть и другие тайные дети, которых она куда-то рассовала. И еще мне пришло в голову — ведь я набираюсь житейской мудрости, — что раз она решила их спрятать от нас, то, наверное, самое лучшее — оставить их там, где они пребывают. “Войди в мой мир и не скупись”. Нет, с Гаем это не пройдет. В универмаге было полно прекрасно одетых покупателей всех возрастов. А Гай тянул и тянул время и ничего не покупал. Даже Лорна начала раздражаться и громко возмущалась, что окружающие безвкусно одеты, а на вещи в витринах глаза бы ее не глядели. Мне же все казалось чудесным. Но потом я вспомнила, что некоторые эпизоды фильма “Один дома—2” были сняты именно здесь, и он вызвал у меня тогда такое разочарование по сравнению с первым, что я тоже стала потихоньку злиться. Мамаши урезонивают своих чад сладкими голосами, притворяются, будто никогда из себя не выходят. Папаши горюют, что свидание с детьми окончено. Родители стараются показать, что между ними царит полное согласие, капризные дети скандалят. Посмотрела я на все это и еще раз убедилась: нет, материнство не для меня. Пусть мир игрушечного магазина будет раз и навсегда для меня утрачен. Пусть по шикарным калифорнийским универмагам прохаживается Холли, и Гарри с нею, и этот их неестественный чудо-ребенок тоже. Только пусть Гарри не всплывает все время в моем сознании и не заставляет меня без конца гадать: что он делает сейчас и с кем. С кем! Три часа дня на Пятой авеню, значит, десять часов вечера в Лондоне, уличные страсти разгораются, и в мужских и женских глазах зажигается огонь желания.
Гая убедили купить набор для игры в пинг-понг за двенадцать долларов пятьдесят центов. Когда он наконец решился на это, мы вернулись к “Уиндему”, где нас уже ожидали Чарли и “мерседес”. Джек нас уведомил, что машина в нашем распоряжении, но в “Пассмуре”, к сожалению, идут ремонтные работы, и домик для гостей в “Уиндспите” занят, так что на время визита в “Золотую чашу” нам придется самим где-то устраиваться с жильем. Однако они, разумеется, будут очень рады с нами повидаться.
За несколько месяцев, что я не виделась с Чарли, он превратился в настоящего американца. Лицо раздалось вширь и стало более плоским, блестящие глаза смотрели уже не так настороженно. Теперь он не походил на дикаря-горца, двигался непринужденно и ладно, с грацией атлета. И уже не казалось, что он вот-вот выхватит Калашникова и примется ни с того ни с сего палить в воздух — что и напугало и привлекло к нему Джой при первом знакомстве. Гай рядом с Чарли выглядел карликом. Мы с Лорной это сразу заметили. И Гай — тоже, он сразу проникся к Чарли неприязнью. Он вообще-то нормального мужского сложения, но сейчас казался тщедушным и болезненным. У некоторых мужчин (у Красснера тоже) есть такой дар — рядом с ними другие представители сильного пола совершенно не смотрятся. Зубы Чарли, когда-то обломанные и черные, теперь поражали белизной и ровностью, выдавая отменное здоровье и большую жизненную силу. Гай же считал пустой затеей тратить деньги на зубы, они у него частоколом теснились во рту, кривые и желтые. Кроме того, Гай, как и многие европейцы, склонялся к мнению, что если Бог счел нужным обременить тебя каким-нибудь физическим недостатком, например огромным носом или двойным подбородком, значит, твой моральный долг жить согласно Его воле и не потакать своему стремлению усовершенствоваться. Ведь косметическое зубопротезирование, не говоря уж о пластической хирургии, — это в некотором роде мошенничество. Раз ты родился таким, как ты есть, значит, твой долг обращать к выгоде свои недостатки, а не стремиться к пересдаче козырей.
Лорна глядела на Чарли разинув рот. Я давно заметила, что она была бы очень хорошенькая, если б одевалась нормально и не ходила с кислой миной. Когда лицо у нее розовеет и оживляется, вот как сейчас, она смотрится вполне привлекательно. Сделала бы укладку, а то просто вымоет голову в раковине — и все. Прическа могла бы очень ее украсить, а сейчас посмотришь — тоска берет. Одевайся ты не так мешковато, подчеркни, что у тебя отличная фигура, а не только интеллект, и не пришлось бы довольствоваться Гаем. Смогла бы оглядеться вокруг и найти себе любовника. И забыть, что она дочь своей матери. И вспомнить, что она внучка своей бабушки.
— Привет, Чарли, — сказала я, когда он, словно пушинки, побросал в багажник наши чемоданы. Экие у него показательные, совершенно американские мускулы. Он научился хорошо их демонстрировать.
— Привет, крошка, — ответил он, — как живется-можется?
— Очень хорошо, — ответила я, — прекрасно.
Это была неправда. Я потеряла душевные силы и ничего не могла с этим поделать.
— Мне тоже, — сказал он, — да, стало быть, вот так-то!
Он, наверное, видел фильм “Отец невесты”, заглянул в тот вымышленный мир, где все говорят “крошка”, и “как живется-можется?”, и “да, стало быть, вот так-то”, и теперь будет перекраивать свою жизнь, чтобы иллюзия казалась правдой. Мы ведь теперь все постмодернисты.
Мы ехали в Род-Айленд три с половиной часа. Я сидела рядом с Чарли. Лорна и Гай разместились на заднем сиденье и время от времени подремывали. Они все еще не привыкли к разнице во времени. А я знала, как бороться с сонливостью, как совладать с ощущением, что мир то вдруг начинает крениться, карикатурно искажаясь, то становится на место. Голос Чарли порой проникал в мое сознание, потом исчезал. Он уже отделался от смиренной услужливости нелегального иммигранта, столь подходящей для шофера, а вместе с ней и от нежелания разговаривать во время пути. Теперь он гражданин США. Его мать и бабушка, рассказывал он, скоро тоже должны получить гражданство, и его два двоюродных брата тоже, а вот с двумя его женами — он ведь мусульманин, — с Амирой и Эсмой — проблема. Он должен признать одну из них настоящей женой и отказаться от другой, потому что по американским законам можно быть женатым только на одной женщине. Женись хоть сто раз, но по очереди. Но которую выбрать? Он не хотел обижать ни ту, ни другую. От Амиры у него сыновья, а от Эсмы — дочери, так что Эсме он, пожалуй, нужен больше. Но если он не решит этот вопрос в ближайшее время, и жен и детей могут депортировать. А Босния под контролем ООН — не то место, куда хочется возвращаться. Сараево по-прежнему сидит почти без света и отопления. Я сказала, что он мог бы жениться официально на одной, потом быстро с ней развестись и жениться на другой. Все это бумажные игры. Клочок бумаги, как назвал немецкий посол договор о нейтралитете. Это было в 1914 году, когда Германия вторглась в Бельгию, и посол Великобритании стал упрекать немецкого посла в несерьезном отношении к договору. А потом миллионы людей были ввергнуты в бойню и обречены на смерть, психопатический мальчишка Гаврило Принцип — это дело десятое. “За гранью” — так назывался фильм обо всем об этом. Гарри Красснер снял его в 1995 году. Я не монтировала этот фильм, но три раза его смотрела. Это было еще до нашего знакомства.
Чарли сказал, что теперь, когда в доме орудуют рабочие-строители и Джек Эпстейн почти все время проводит в “Уиндспите”, он, Чарли, хочет попросить разрешения переехать со всей семьей в “Пассмур”. Им очень тесно, они втроем спят в одной комнате, в домике для гостей над уиндспитским гаражом, и негде хранить фураж для животных. Пассмурский гараж сейчас забит старыми машинами, которые Джек не в силах выбросить и надеется продать. Но это просто смешно. Рабочие обманывают Джека: сыновья Чарли лучше бы справились со всеми столярными работами. Скоро настанет лето, но пастбище дает мало травы. Землю надо обрабатывать: сначала вспахать и дать ей отдохнуть, а потом удобрить и еще раз вспахать. На все уйдет пара лет. А в этих местах никто и не знает, как надо обращаться с землей. Друза, сестра Эсмы, опять беременна, нет, конечно, не от него, не от Чарли, а от одного американца, который мог бы помочь — уладить дело с ее иммиграционными документами. Друза работает в пансионе для престарелых в Мистике, и один из стариков обработал ее. Чарли-то думал, что среди престарелых она будет в безопасности, так нет же. Американские мужики, будь им хоть сто лет, — просто сексуальные маньяки, им лечиться надо.