Он хотел жить со своей раздражающе прекрасной женой Маргарет.
Грейвз повернул направо и переступил арочный дверной проем.
– Ваша светлость, виконт Пауэрз.
Послышался тихий возглас и шорох юбок.
Джеймс расправил плечи и заставил ноги двигаться. До комнаты оставалось всего три проклятых шага, но каждый давался так тяжело, словно он шел через болото.
Мэри стояла там. Смотрела на него. Гордая, сильная, в фиалковых глазах по-прежнему сверкал огонь. Она слегка приоткрыла рот и уронила руки на пышные зеленые юбки.
Голос подвел его. Она выглядела совсем по-другому, но в то же время совсем как раньше. За год нездоровая худоба покинула ее фигуру. На теле и лице появились плавные изгибы, темные волосы были тщательно накручены и уложены. Здоровый румянец озарял когда-то иссиня-бледное лицо.
И было что-то еще. Крой небольшой блузы, прикрывавшей живот, ясно заявлял об одном: они с Эдвардом ждали ребенка.
Джеймс склонил голову.
– Ваша светлость.
– Ты чертов осел, – выдохнула Мэри и кинулась через комнату.
Он совершенно застыл, когда она обхватила его руками, словно боялась, что он может внезапно исчезнуть.
Пока маленькая фигура обнимала его, Джеймс стоял потрясенный. Он в лучшем случае ожидал прохладной любезности.
Пауэрз неуклюже держал руки по швам. Мэри сжала его еще раз и отступила. Сощурив глаза, она заявила:
– Надо сказать, сэр, у вас довольно крепкие нервы, если вы заявились сюда спустя столько времени без предупреждения.
В этот момент Джеймсу захотелось опустить голову и что-нибудь забормотать, но, как бы сказала Маргарет, он не должен все время себя винить. Он просто человек, который принимал крайне неправильные решения.
– Не знаю, что и сказать.
Мэри подняла черную бровь.
– Можешь извиниться. За чаем. Грейвз, пожалуйста, займитесь этим.
Дворецкий поклонился и бесшумно их покинул.
Чувствуя себя не в своей тарелке, Джеймс огляделся по сторонам. Раньше здесь было мрачно, всюду тьма или полумрак. Теперь свет лился сквозь высокие окна и тонкие портьеры, отражался от обитой розовой парчой мебели и массивных зеркал в золоченых рамах.
Вся комната, казалось, сияла довольством, так же как стоявшая перед ним женщина.
Мэри скрестила руки на груди прямо над слегка округлившимся животом.
– А теперь, как бы мне ни хотелось думать, что ты пришел навестить друзей, должно быть, что-то привело тебя к нашим с Эдвардом дверям.
– Ты прямо к делу.
Мэри слегка улыбнулась и направилась к двум креслам, уютно расположенным у окна. Положив руку на розовую парчу, она указала на кресло напротив.
– Я боюсь, ты можешь исчезнуть прежде, чем мне удастся что-нибудь из тебя вытянуть.
Все это казалось таким странным. Их роли полностью поменялись. Когда Джеймс встретил Мэри, она была под действием наркотиков, подвергалась избиениям и оскорблениям со стороны смотрителей приюта для душевнобольных и совершенно не доверяла мужчинам.
Тогда он помог ей. Теперь…
Пауэрз молча пересек комнату и сел в предложенное кресло, потрясенный приливом благодарности – чувства, раньше ему не знакомого. Чувства, вызвать на поверхность которое смогло только постоянное присутствие Мэгги.
– Ты улыбаешься, – сказала Мэри.
Он взглянул на нее.
– Правда?
Расправив юбки, она уселась напротив.
– Еще как.
– Я кое о чем задумался.
Мэри склонила голову набок:
– Или о ком?
– Да, – признался виконт. – О ком.
Мэри откинулась назад, с ее губ сорвался тихий вздох.
– Извини, в последнее время я ужасно быстро устаю.
Джеймс сдвинулся на край кресла.
– Тогда мне не следует…
– Если уйдешь, я буду гнаться за тобой с пистолетом, а ты знаешь, насколько я хороший стрелок.
Он потер ладонью челюсть, вспоминая ее идеальный прицел в поле много лет назад.
– И в самом деле, знаю. Хотя в умении обращаться с ножом тебе со мной не сравниться.
Мэри закатила глаза.
– Вы, сэр, не умеете проигрывать.
– Это точно, – тихо сказал виконт.
Ее взгляд потемнел.
– Мне кажется, мы больше не обсуждаем наши возможности с пистолетами и ножами.
– Я… – он сглотнул, когда стыд – очередное чувство, которому он раньше не позволял всплывать на поверхность, – сдавил его горло. Сделав глубокий вдох, он сжал руки в кулаки. – Мне нужна твоя помощь.
Стенхоуп ожидал насмешек – как он, могучий и самодовольный, пришел просить ее о помощи. В прошлом он часто над ней насмехался.
Несколько мгновений Мэри сидела молча. Тишина длилась так долго, что Джеймс почувствовал, как она царапает его кожу.
Ее нарушил звон фарфора, и в комнату возвратился Грейвз с серебряным подносом в руках, нагруженным чайным набором.
Мэри ничего не говорила, пока дворецкий опускал поднос на маленький столик возле ее кресла. Словно понимая, что происходит нечто важное, Грейвз ничего не сказал и удалился.
Воцарившаяся между ними тишина снова заполнила комнату, пока приглушенное тиканье французских часов на мраморной каминной полке не стало таким же громким, как «бом, бом, бом» могучего колокола Биг-Бена.
Наконец, Мэри взяла чайник и серебряное ситечко. Наливая чай, она тихо сказала:
– Я ждала этих слов с тех самых пор, как ты перестал бывать в этом доме.
Она подняла голову, фиалковые глаза стали большими, и произнесла:
– Я боялась, что никогда тебя больше не увижу, что прочту в какой-нибудь газете, что ты умер.
– Ты не слишком в меня веришь, так? – прошептал Джеймс.
Мэри передала ему хрупкую, наполненную до краев чаем фарфоровую чашку с синим узором.
– Я просто знаю, насколько силен наш господин. И ты знаешь, это не имеет никакого отношения к вере.
«Наш господин». Мэри пришлось бороться за себя, и у нее получилось.
– Значит, ты теперь свободна?
Она коротко кивнула и налила себе чашку.
– Бывают времена, когда меня внезапно одолевает желание, совершенно беспричинное и непреодолимое, отправиться в аптеку и найти там бутылку опия. Я не могу этого объяснить. Ведь я счастлива, теперь меня ничто не тревожит…
– Может, воспоминания? – спросил он.
Мэри прикусила губу.
– Иногда бывает очень тяжело. Эдвард старается относиться с пониманием.