Новгородцы с изумлением показывали пальцем на диковинных животных — верблюдов.
— Глядите-ка, кони с горбами и коровьими хвостами!
— Тьфу! Каких только тварей нет на белом свете.
Пленных половцев на торжище продавали в рабство.
Булгарские [41] купцы платили по серебряной монете за мужчину, от двух до пяти монет — за молодую женщину. Красивые девушки ценились дороже, но их живо раскупали боярские жёны себе в услужение.
Малорослые степные кони, слабосильные для землепашества, были неходовым товаром, зато селяне охотно приобретали крупных половецких овец, коих дружинники Олега пригнали великое множество.
Немало и других диковин можно было увидеть в тот день на новгородском торгу: и восточные ковры изумительных расцветок, и пуховые женские шали, и серебряные тонкогорлые сосуды. Кто-то продавал изогнутую половецкую саблю с рукоятью в виде бегущего пардуса [42] , кто-то половецкий кафтан, расшитый блестящими бляхами. За бесценок расходились кожаные сёдла, уздечки и стремена; тут и там мелькали бухарские кольчуги, лёгкие круглые щиты и ясские [43] островерхие шлемы, снятые с убитых степняков. Было на что посмотреть и было что купить!
Во время пира в княжеском тереме Игорь, дрожа от восторга, слушал похвальбу подвыпивших Олеговых гридней:
— Сколь поганых мы порубили за Удаем-рекой, не сосчитать!
— А за речкой Орелью — и того больше!
— Покуда к Дону вышли, столь полону набрали, что еле тащились по степи, обременённые обозами. Только баб половецких с ребятишками было тысяч двадцать!
— А сколь на Дону поганых попленили, и ханов в том числе.
— Да не перечесть!
— И русских людей из неволи не одну тысячу_вызволили.
— Запомнят поганые это поход!
— Допрежь остерегутся на Русь ходить.
Воеводы и вместе с ними Олег восхищались киевским князем.
— В отца пошёл Мстислав Изяславич, — молвил Бренк. — Тот в рати тоже расторопен был. Коль садился врагу на загривок, то гнал его до полного изничтожения.
— Умелый воин Мстислав Изяславич, что и говорить, — соглашался с Бренком Георгий, — на хитрости военные горазд. Как он хана Иллелуку в ловушку заманил!
— Я его в бою видел, — вставил Олег. — Ох и страшен Мстислав в сече! Головы половецкие так и летели с плеч долой, а одного степняка Мстислав наполы [44] рассёк мечом!
— Не приведи господи с таким витязем один на один сойтись, — заметил кто-то за столом. — Вы руки у Мстислава видели? Такими руками волков душить!
— Сказывают, лук у Мстислава столь тугой, что никому не под силу его натянуть, — добавил кто-то из бояр.
И снова наполняли чаши и братины [45] хмельным мёдом, пили за успешный поход, за храброго князя Мстислава Изяславича. Долгие лета такому витязю!
...Как только задули осенние ветры, в хоромах Олега объявился гонец из Чернигова.
Сообщение гонца было коротким:
— Встречай невесту для брата Игоря.
Как выяснилось, посольство из Галича, передохнув в Чернигове, уже на пути в Новгород-Северский.
Олег отправил навстречу галичанам отряд дружинников во главе с Георгием.
Игорь, узнав, что дочь Ярослава Осмомысла завтра будет в Новгороде-Северском, пришёл в смятение. Он знал, что день этот рано или поздно наступит, но всё произошло так неожиданно.
Старший брат ободряюще похлопал Игоря по плечу:
— Не робей, невесте твоей всего-то четырнадцать лет. Она небось робеет больше твоего.
Но Игорю было стыдно взглянуть Олегу в глаза: если бы тот знал истинную причину его волнения! Не скорая женитьба пугала Игоря, а то, что Ефросинья может встать между ним и Агафьей.
У Игоря теплилась надежда, что, быть может, дочь галицкого князя блистает неземной красотой, тогда он сразу потеряет голову от любви к ней. И это новое чувство переборет в нём любовь к Агафье, очистит от греховной связи.
Ночью, лёжа в постели, Игорь по-разному представлял свою встречу с Ефросиньей.
На деле вышло всё иначе.
Рано поутру Олег со своими ловчими отправился на охоту. Игорь увязался за ним.
В светлом осеннем лесу, роняющем жёлтые и бурые листья, далеко разносился вой охотничьих рогов и тяжёлый топот бегущих зубров.
Придесненские дубово-кленовые леса гигантской подковой охватывали подступающую к Новгороду-Северскому равнину. Весь правый берег реки Десны утопал в дремучих лесах. Густые дебри тянулись и по берегам реки Сновь, впадающей в Десну.
В Новгород-Северский охотники вернулись поздно вечером.
Игорь едва сбросил с плеч намокший плащ — на обратном пути охотников застал дождь, — как вошла мать с улыбкой на устах.
— Пойдём, сын мой, — сказала Манефа, поцеловав сына. — Я познакомлю тебя с твоей невестой.
— Разве галичане приехали? — удивился Игорь.
Он не увидел на теремном дворе ни лошадей, ни повозок, как бывало, если прибывали гости издалека.
— Слава богу, приехали, — ответила Манефа. — До дождя успели. Идём же!..
Видя хорошее настроение матери, Игорь приободрился, — значит, невеста ей приглянулась. Стало быть, недурна собой его суженая!
В покоях княгини витал незнакомый Игорю аромат греческих благовоний. Стояли большие сундуки с приданым.
Служанки Манефы убирали со стола остатки обильной трапезы.
Стоявшая у окна незнакомая девушка в длинном платье из розовой парчи обернулась, когда Манефа окликнула её по имени.
— Вот твой наречённый жених, — сказала княгиня, подтолкнув сына вперёд.
Игорь и Ефросинья застыли на месте, глядя друг на друга. Оба были смущены и хранили молчание.
При виде Ярославовой дочери Игорь почувствовал разочарование.
Перед ним стояла широкая в плечах и бёдрах высокая отроковица.
На вид Ефросинье смело можно было дать лет шестнадцать. Лицо её имело правильные черты, хотя и несколько крупные. У неё были большие, широко поставленные глаза, полные наивной простоты. Она была бледна, и эта бледность необычайно подходила к её красиво очерченным алым губам. Крупный прямой нос и густые брови заметно огрубляли девичий лик.