У Ефросиньи были тёмно-русые, слегка вьющиеся волосы, заплетённые в толстую длинную косу.
Игорь, познавший запретный плод, невольно задержал взгляд на девичьей груди, которой было явно тесно под платьем.
Агафья была гораздо милее и обворожительнее этой застенчивой нескладной девочки. И оттого в душе Игоря расползлось чувство какой-то безысходности, словно он потерял своё счастье навсегда.
— Что же вы как воды в рот набрали? — шутливо промолвила княгиня. — Вы теперь суженые перед Богом и людьми. — Манефа легонько толкнула Игоря: — Поцелуй же невесту свою, стоишь, как медведь!
Игорь шагнул к Ефросинье и осторожно коснулся губами её нежной щеки.
Вместе с Ефросиньей приехал её брат Владимир, которому, как и Игорю, было семнадцать лет. При первой же встрече Игорь и Владимир почувствовали взаимную симпатию.
Владимир очень походил на сестру. У него был такой же крупный нос, густые низкие брови и широко поставленные глаза. Только у Ефросиньи очи были светло-карие, а у Владимира — серые.
Игорь показал гостю стены и башни детинца, белокаменную Михайловскую церковь, новгородский торг...
Владимир нисколько не задавался перед Игорем, когда, сравнивая увиденное, говорил, что у них в Галиче и стены выше, и торжище обширнее, и каменных храмов больше десятка.
— Недаром Галич соперник самого Киева, — сказал Игорь. — Куда до него Новгороду-Северскому! Отец твой могучий князь, держит в страхе и венгров, и ляхов, и половцев.
Владимир вдруг помрачнел:
— Отец мой ныне охладел к ратным делам. Он увлечён наложницей своей, женщиной низкого происхождения. И тем позорит мою мать! Сказал я ему как-то в глаза слово нелестное, так он меня с глаз долой спровадил. Велел Ефросинью в пути охранять. Останься, говорит, до самой свадьбы и проследи, чтобы всё было по чести. Понимаешь теперь, отчего я тут? — с невесёлой усмешкой спросил Владимир.
Игорь кивнул...
Свадьбу Игоря и Ефросиньи сыграли в Покров день [46] . С этого дня и до первого снега на Руси было в обычае проводить свадебные торжества.
За шумным свадебным столом в княжеской гриднице [47] было полно гостей. Тут были и старшие Олеговы дружинники с жёнами, и боярские сыновья, Игоревы ровесники, и приближённые княжеские люди: тиуны, огнищане, мечники [48] ... Приехал из Сновска Ярослав Всеволодович, родной брат черниговского князя. Из Смоленска приехала Премислава, родная сестра Олега. Премислава была замужем за смоленским князем, Романом Ростиславичем. Тот, в свою очередь, доводился родным братом Агафье, жене Олега.
Княгиня Манефа восседала на почётном месте среди самых именитых гостей. Сегодня она была улыбчива и приветлива со всеми. С таким тестем, как Ярослав Осмомысл, её любимый Игорь непременно станет властителем, с которым будут считаться другие князья, если, конечно, он не унаследует нрав старшего брата.
«Не унаследует, — думала счастливая Манефа, — я не допущу такого!»
Среди этого веселья лишь двоим в гриднице было невесело: Игорю и Агафье.
Сидевший во главе стола Игорь не всегда слышал, что говорит ему робким голоском сидевшая рядом Ефросинья. Он часто ловил на себе печальный взгляд Агафьи, почти незаметной среди боярских жён, и отвечал ей таким же обречённо-печальным взором. Нелегко в семнадцать лет таить в себе печаль-кручину да ещё при этом улыбаться. И Игорь опрокидывал в рот одну полную чашу за другой. Хмель ударял в голову, навевая странное безразличие и желание горланить во всё горло срамные песни, какие поют скоморохи.
В опочивальню жениха притащили совсем пьянёшенького. Челядинцы уложили Игоря на ложе, не снимая с него ни заляпанной мёдом атласной рубахи, ни сафьяновых сапог. И удалились, притворив за собой дверь.
Ефросинью, смущённую таким поведением Игоря, Манефа привела в свою спальню, помогла раздеться и уложила спать на своей кровати. Перед тем как уйти, княгиня по-матерински утешила свою юную невестку.
— Младень взрослым желает казаться, вот и напился без меры, — улыбаясь, молвила Манефа. — Игорь небось полагает, что коль мечом неплохо владеет, так и в питье хмельном никому не уступит. Ничего, проспится, поймёт, что и в таком деле сноровка нужна.
Княгиня с искренней лаской погладила Ефросинью по волосам и запечатлела у неё на устах столь нежный поцелуй, что юная невеста скоро забылась сном, счастливая и умиротворённая.
Пиршество продолжалось уже без жениха и невесты до полуночи.
Затем гости стали расходиться. Опьяневших, сверх всякой меры, челядь укладывала на полатях [49] , примыкавших к гриднице.
Ярослав Всеволодович, спровадив супругу почивать, сам засиделся при свечах с Манефой в небольшой светёлке на женской половине терема.
В свои двадцать девять лет Ярослав Всеволодович боле интересовался женщинами, нежели ратными делами иль сменой княжеских столов в родовом древе Рюриковичей [50] . Излишним честолюбием не страдал. Да и не мог он перескочить через голову своего старшего брата Святослава Всеволодовича, который по возрасту и по характеру первенствовал среди Ольговичей. Святослав был старше Ярослава на четырнадцать лет, и, по слухам, матери у них были разные, так как отец их Всеволод Ольгович был падок на женскую красу. Покуда он княжил в Киеве, во дворце у него перебывала не одна, сотня наложниц.
Если Святослав Всеволодович унаследовал воинственный нрав своего знаменитого деда Олега Святославича, внука Ярослава Мудрого, то брат его Ярослав весь пошёл в отца.
Знала о слабостях своего племянника и Манефа.
Она сразу догадалась, какие желания одолевают Ярослава, когда он будто ненароком коснулся pyкой её бедра ещё во время пира. Княгиня милостиво улыбалась Ярославу, как бы поощряя его действовать смелее. Тот, видя её внимание к нему, даже поцеловал свою тётку, приобняв за плечи. Впрочем, среди подвыпивших гостей обнимались и лобзались многие. Кто-то по-родственному, а иные так выражал свою симпатию какой-нибудь приглянувшейся соседке, во хмелю перейдя меру дозволенного. Благо, по русскому обычаю, мужчины сидели за столами вперемежку с женщинами.
После пира Манефа сама предложила Ярославу закончить разговор, начатый во время застолья. Ярослав без колебаний согласился. Они пришли в укромную светёлку, принеся с собой зажжённые свечи, и Манефа демонстративно закрыла дверь на засов.