— Уверен, что Бранделиус тебя не заметил? — После случая с мухой Авдотий сильно осторожничал, но от слежки за подозрительным москвичом не отказался.
— Не должен был, — твёрдо ответил иллюминат. — Он не пользуется магией, видимо, боится привлечь к дому внимание. И электронные гаджеты ему вряд ли помогли: я был далеко и хорошо замаскирован.
— Та-ак… — Меркель потёр руки. — Тогда рассказывай, что узнал?
— Приезжали те же люди, что в прошлый раз. Шестеро: четверо мужиков и две девушки. В доме пробыли около четырёх часов, потом разъехались.
— На улице ничего не обсуждали?
— Несколько раз упоминали, что станут другими, прикоснутся к неведомому… — Джафаров поморщился, вспоминая, после чего закончил: — У меня всё записано — посмотришь.
— Что он, секту, что ли, лепит? — удивился шаман.
— Не похоже. — Мустафа не понял, что вопрос риторический, и ответил всерьёз: — Люди выходили очень довольные, на эмоциональном подъёме…
— Ну, точно — секта.
— Не похоже, — повторил Мустафа.
— Да почему?
— Как бы сказать… — Джафаров потёр пальцы правой руки. — Чувствовалось, что они свободные, понимаешь? Раскрепощённые и свободные. И с Бранделиусом они ведут себя с уважением, но не как с богом. — Лёгкая усмешка. — Некоторые твои клиенты больше смахивают на сектантов.
— Давай не будем о бизнесе, — предложил Меркель. — Ты определил посетителей?
— Сфотографировал и пробил изображения по базам, — подтвердил Мустафа. Магия открывала ему двери во многие информационные хранилища, причём, как правило, таким образом, что хозяева хранилищ ничего об этом не знали. — Есть имена и адреса.
— Что за люди?
— Разные… Но все законопослушные, не привлекавшие внимания полиции или ФСБ.
— Может, он им устраивает оргии? — Авдотий не знал, что и думать. — Лёгкое магическое воздействие гарантирует незабываемые ощущения… Прецеденты были.
— Тогда бы среди его клиентов была золотая молодёжь, — качнул головой Мустафа. — А не нищая студентка или музыкант-неудачник.
— Тоже верно… — Белорус вскочил на ноги. — Но чем, Спящий его покарай за такую скрытность, чем они там занимаются? Чем?
Ради ответа на этот вопрос они и затеяли слежку, но Меркелю хотелось получить всё и сразу, а если не сразу, то как можно скорее, вот он и дёргался.
— Что сказал эрлиец?
Встречу с подданным Тёмного Двора иллюминат пропустил и теперь хотел войти в курс дела.
— К сожалению, ничего не сказал, — мрачно ответил шаман. Упоминание Петриуса его не обрадовало. — Он больше требовал.
— Адрес Бранделиуса?
— Ага.
— Дал?
— Разумеется.
— Мы знали, что он этого захочет, — тонко улыбнулся Джафаров. — Жаль, что ты не сумел его разговорить и выудить хоть что-нибудь.
— Я узнал главное, — самодовольно ответил Меркель. — Брат Петриус занимается частным расследованием и скрывает происходящее от Тёмного Двора. То есть мы можем совершенно спокойно участвовать в игре.
— Как ты это понял? — Иллюминат знал, что его друг умеет вести переговоры и слышать невысказанное, но, как правило, просил объяснить выводы.
— Петриус не угрожал навами, не прикрывался навами, и с ним не приехал ни один нав, — перечислил свои резоны шаман. — Всё вместе означает, что эрлиец работает на себя.
— У него должен быть телохранитель.
— Наверняка есть, и наверняка кто-нибудь крутой, — кивнул Авдотий. — Но здесь он не появлялся.
— Умно, — уныло протянул Мустафа. Подданные Тёмного Двора умели заботиться о своей безопасности и при отсутствии навов нанимали таких ребят, встреча с которыми с девяностопроцентной вероятностью заканчивалась похоронами.
Меркель понял причину охватившей компаньона печали и уверенно произнёс:
— Но ведь мы и сами не лыком шиты, ведь так?
— Так, — без особой радости подтвердил Джафаров.
— Уфа — наш город. — Глаза белоруса вспыхнули. — И мы имеем право знать, что здесь происходит, чтобы не допустить нарушения режима секретности.
— Всё так, но лучше бы нам при этом остаться в живых…
— Останемся, — пообещал Авдотий. — Куда мы денемся?
* * *
Марат давно привык думать о себе как об особенном, можно даже сказать, избранном человеке, способном видеть невидимое. И не только видеть, но и передавать его другим… Но не словами — музыкой.
И совершенно не грустил от того, что его рассказы не понимают, а музыку отвергают — ведь не всем дано услышать Избранного. Он усмехался, вспоминая известное изречение о том, что гениальность и помешательство всегда бродят рядом, и стоически воспринимал критику своих странных произведений: десяток сонат, целая связка пьес и настоящая симфония, правда, незаконченная…
А впрочем, помешательство, сумасшествие, шизофрения… это всё не те слова. Это жалкие попытки обозначить то, что рядовой разум постичь не в силах, блуждая по самой поверхности и не умея заглянуть вглубь. И здесь, на поверхности, этот рядовой разум, ясное дело, видит тех, кто, не справившись с призраками, потерял себя и приобрёл клеймо психа. Но они и вправду дураки, раз подставились так. А умные…
Умные молчат.
Стало быть, сумасшедший — не тот, кого посещают видения, а тот, кто горланит об этом вслух.
Видения! Да, Марат мог бы рассказать о них столько, что хватило бы на собрание сочинений, да некому… И он молчал.
Хотя иногда это было невероятно трудно.
Когда он играл свою партию в какой-нибудь опере, и голоса певцов, и музыка, и его собственные цветные мыслеобразы сливались воедино, в чудную гармонию, и полный зал, затаив дыхание, смотрел на сцену — вот тогда Марат ощущал, как его обволакивает мягкий живой полумрак, в котором исчезают зрители, артисты, зал, голоса… а музыка остаётся, но совсем не та, что играет оркестр. Звучало нечто странное, неизъяснимо притягательное и тревожное, и скрипач всей душой чувствовал, что эта полутьма существует не сама по себе, а как порог, через который нужно перешагнуть, чтобы открылось новое поле бытия. Ему казалось: вот в этом мягком тумане крадётся кто-то — он не видел, не слышал их, не знал, люди это или не люди… но был уверен, что эти бесшумные сущности, они оттуда, из-за порога. Он с замиранием сердца ждал их, но они так ни разу и не пожелали выйти из серой зоны.
При этом свою скрипичную партию Марат выводил исключительно чисто, нота к ноте, ни единой ошибки. Все дирижёры хвалили его. Однако годы шли, а Марат всё числился во вторых скрипках: первые, старичьё, держались за свои пюпитры мёртвой хваткой — попробуй кого сдвинь! Такая вонь поднимется, что проклянёшь себя за то, что тронул то, чего, по старой пословице, трогать не следует… Так Марат и «прописался» во второй шеренге.