– Может быть, прекратите эту литературную болтологию и объясните, о чем речь? – повысил голос сэр Джон Стрейнджуэйс.
– Если бы вы хоть время от времени читали нечто более серьезное, чем кровавые триллеры за шесть пенсов и каталоги по садоводству, – огрызнулся Найджел, – то не только просветились бы, но и избавили бы меня от необходимости снабжать вас элементарными сведениями из истории английской литературы. Речь идет о пьесе Турнье «Трагедия мстителя», написанной примерно в одна тысяча шестьсот седьмом году. Типичный образец елизаветинской драмы с кучей трупов по ходу действия и фрагментами поистине божественной поэзии. Милое начало. На сцене появляется молодой человек по имени Уэндис с черепом в руках. Следом за ним – Герцог. Уэндис стремительно бросается к нему, но говорит сначала как бы sotto voco [64] : «Герцог! Распутник крови королевской! Развратник седовласый!» Затем он все больше входит в роль и осыпает Герцога разными иными проклятиями, например: «накрахмаленный и бездушный повеса». Постепенно становится ясно, что в руках у Уэндиса череп мертвой любовницы Герцога, которую он отравил за отказ, по безупречному определению Уэндиса, «его потугам жалким уступить». В сравнении с Джудит – Кавендиш был старым человеком, и она умерла, потому что отказалась уступить ему.
Скорее всего, обдумывая месть, О’Брайан и прочитал как раз пьесу, – уж слишком, до жути, сходится и положение, в котором оказался Уэндис, и его действия с замыслом О’Брайана. По сюжету пьесы Уэндис расправляется с Герцогом, предлагая ему услуги сводника: он провожает его ночью в павильон, где Герцога якобы ожидает свидание с новой девицей. К тому времени Уэндис уже успел соорудить за занавесом манекен с насаженным на него черепом мертвой возлюбленной и смочить ее губы сулемой. Герцог бросается к манекену, осыпает его поцелуями и только тут убеждается в подлоге и умирает в страшных мучениях. Теперь посмотрим на композицию, сложившуюся в Дауэр-Хаусе. О’Брайан – Уэндис. Кавендиш – Герцог. О’Брайан заманивает Кавендиша ночью в павильон, играя на его слабости, которую зовут Лючией. Разумеется, тут все занятно совпало. Надо же было Лючии именно в тот день написать любовную записку – это позволило О’Брайану, переадресовав ее Кавендишу, в точности повторить уловку, с помощью которой Уэндис обрек Герцога на фатальную гибель. Точно так же и с Нотт-Сломаном. Он стал жертвой своего обжорства и жадности – слишком уж любил орехи; это тоже отмщение в откровенно елизаветинском духе. Герберт Марлинуорт и сам не знал, насколько был прав, называя О’Брайана «последним елизаветинцем».
– Похоже, О’Брайан в любой момент был готов процитировать пьесу. Помнишь, Филипп, как он начал читать за ужином: «Твою ли плоть могильный червь упорно поедает? И для тебя ль она ту жертву принесла?» Если б я тогда же вспомнил три строки, предшествующие этим, решение загадки пришло бы мне сразу. Вот они…
И Найджел продекламировал эти строки голосом негромким и, как обычно, хрипловатым, но исполненным истинной страсти. Джудит Фиер, эта чудесная несчастная невинная девушка, которую он никогда в жизни не видел, была в его глазах существом не менее реальным, чем двое друзей, слушавшие его в этот момент:
Сейчас я сам себя готов судить за то,
Что красоту ее лелеял беспредельно; но смерть ее
Найдет особое отмщенье…
– И верно, – после продолжительного молчания вновь заговорил Найджел, – смерть Джудит Фиер нашла особое отмщенье. – Эти строки были на языке у О’Брайана, когда он мстил за нее ценой собственной смерти. Да и вообще речи беспощадного Уэндиса, чье сердце было разбито, должно быть, месяцами стучали ему в голову. Что там говорить, самые первые слова, которыми он встретил меня в Чэтеме, были слова Уэндиса; и если бы я был хоть немного сообразительнее, то быстро бы понял, что он дает мне ключ к решению всего этого страшного дела. Я рыскал по садовому домику, он поймал меня на том, как я разглядываю фотографию Джудит Фиер, подошел со спины и сказал: «Краса и слава этих стен». Помню, тогда я нашел это замечание довольно странным. А в тот день, когда Кавендиш покончил с собой, я перечитал «Трагедию мстителя» и на второй странице наткнулся на следующие строки. Уэндис взывает к черепу:
Ты смерти панцирь – этих стен краса и слава,
В тот час, когда прекрасный лик невесты нареченной…
Панцирь смерти – месть О’Брайана Нотт-Сломану – скрыта в скорлупе ореха. Ей же подобна и смерть самого мстителя, ибо там таится объяснение гибели двух его врагов. «Печальна эта повесть». О’Брайана нельзя было не любить. Но любовь его была похоронена в могиле Джудит. После ее самоубийства, с того дня, когда он сбил первый вражеский самолет, и до момента, когда собственным телом захлопнул ловушку, поставленную Кавендишу, жизнь была для него трагедией мстителя, панцирем смерти.
В комнате воцарилось долгое, тяжелое молчание, нарушаемое ровным шумом проезжающих мимо машин. В какой-то момент Филипп Старлинг поднялся на ноги:
– Ну что ж, старина, могу гордиться таким учеником. Единственное, что утешает во всей этой истории, – исчезновение Нотт-Сломана. Гнусный тип.
– Я бы так не сказал, – негромко возразил ему Найджел. – Не единственное.
Чудесное печальное лицо Джудит Фиер – лицо эльфа – постепенно таяло перед его внутренним взором, и из туманного будущего ему, кажется, улыбалась Джорджия Кавендиш.