Открылась дверь. На пороге стоял очень крупный, очень широкоплечий, очень строгий на взгляд мужчина. На нем был опрятный синий костюм, а нос формой своей и размерами весьма напоминал сплюснутый пирожок. Этот достойный господин бегло оглядел Найджела и его чемодан – машина уже отъехала – и напористо объявил:
– Нет, нет, пылесосы нам не нужны. Не интересуют меня и шелковые чулки, мастика и корм для попугаев.
Он начал было закрывать дверь, но Найджел проворно шагнул вперед со словами:
– Меня тоже. Я – Стрейнджуэйс. Мне предложили приехать сюда из Лондона машиной, а времени предупредить не было.
– О, прошу прощения, мистер Стрейнджуэйс, сэр. Заходите. Мое имя Беллами, все зовут меня Артуром. Полковник только что вышел, но вернется еще до чая. Я провожу вас в вашу комнату. А потом, наверное, вам захочется немного погулять в саду. Если, конечно, – задумчиво добавил он, – вы не предпочтете надеть перчатки и размяться пару раундов на ринге. Это взбодрило бы после такой длинной поездки. Впрочем, не знаю, являетесь ли вы приверженцем высокого искусства.
Найджел поспешил отказался от предложения. На мгновенье Артур понурился, но тут же криво усмехнулся.
– Ну что ж, как говорится, на вкус и на цвет… – Он прикоснулся к той незначительной части носа, что все же выделялась на его лице. – Все нормально, мистер Стрейнджуэйс, сэр. Я знаю, зачем вы здесь. Ни о чем не беспокойтесь. Молчание – вот мой пароль. Я умею держать рот на замке. Нем как рыба.
Найджел последовал за рыбой наверх. Вскоре он распаковывал багаж в комнате, выдержанной в кремовых тонах и плотно, но сообразно размерам, уставленной мебелью из мореного дуба. На стенах висела только одна картина. Найджел близоруко прищурился, затем, держа в одной руке сигарету, в другой – брюки, подошел поближе. Это оказался портрет девушки работы Огастеса Джона. Разбирался Найджел с вещами довольно долго. По собственному признанию, он родился человеком, который вечно сует нос в чужие дела. Ему никогда не удавалось избежать соблазна покопаться в чужой жизни. Вот и сейчас он один за другим вытягивал ящики в комоде, не столько для того, чтобы разложить свои вещи, сколько в надежде, что последний гость мог оставить здесь какие-либо следы своего пребывания. Но ящики оказалась совершенно пустыми. На туалетном столике, обратил внимание Найджел, стояли рождественские цветы, на тумбочке возле кровати – коробка. Он открыл ее – она оказалась набита леденцами. Найджел машинально отправил в рот две-три конфетки, подумав про себя: чувствуется рука хорошей домоправительницы. Затем он подошел к каминной доске и провел ладонью по корешкам разложенных здесь книг. «Аравийская пустыня», «Замок» Кафки, «Проповеди» Джона Донна, последний роман Дороти Сейерс, «Башня» Йейтса. Он полистал последний томик: первое издание с дарственной надписью автора: «Моему другу Фергюсу О’Брайану». Найджелу стало казаться, что составленный им поначалу портрет хозяина очень неточен: как-то не вяжется все это с образом отважного до безрассудства пилота.
Через некоторое время он спустился в сад. Дауэр-Хаус представлял собою вытянутое в длину двухэтажное оштукатуренное здание с выступающей карнизом вперед шиферной крышей. Построен он был около ста пятидесяти лет тому назад на месте сгоревшего дома под тем же названием и походил скорее на просторный, в старом стиле, дом сельского священника, из тех, чьи архитекторы думали, казалось, лишь об одном – репродуктивной силе священства. Вдоль всего фронтона тянулась, выходя на юг, веранда, загибающаяся далее в восточном направлении. Обходя ее, Найджел снова заметил деревянный сруб. Сейчас, когда окна его заливал багровый свет огромного диска декабрьского солнца, он выглядел еще большим анахронизмом. Найджел пересек лужайку и заглянул сквозь стекло в дом. Интерьер напоминал мастерскую: огромный кухонный стол с кипами книг и бумаг; несколько рядов книжных полок; керосиновая плитка; сейф; несколько легких стульев; на полу – шлепанцы. Все это странно контрастировало с гостевой комнатой, откуда он только что вышел: в одной царит спокойное достоинство и изысканная роскошь, другая – аскеза, беспорядок и рабочая атмосфера. Любопытство, неутолимое, как у киплинговского Слоненка, пересилило, и Найджел потянул за ручку двери. Несколько удивившись, что она не заперта, он вошел. Сначала просто рассеянно огляделся, потом его внимание привлекла дверь, врезанная в стену слева. Жилое помещение выглядело таким необъятным, что ему и в голову не пришло, что эта стена – в действительности перегородка. Он открыл дверцу и оказался в маленьком отсеке, где были только походная койка, циновка и буфет. Найджел собрался вернуться, но заметил на крышке буфета фотографию. Он подошел и пригляделся. Это был снимок молодой женщины в костюме для верховой езды. Фотография пожелтела от времени, но черты темноволосой, без шляпы на голове, девушки проступали отчетливо: губы изогнуты в невинной, несколько лукавой улыбке, в глазах угадывается грусть. Прозрачная кожа, лицо эльфа, сулящее красоту, и щедрость, и опасность.
Найджел засмотрелся на фотографию. И тут за спиной его послышался чей-то голос:
– Краса и слава этих стен… Что ж, рад, что вам удалось приехать.
Найджел круто обернулся. Голос был негромкий, почти женский, но удивительно звучный. Говоривший стоял на пороге, с протянутой рукой, на губах играла легкая усмешка. Найджел ступил вперед и от смущения начал заикаться:
– Я… Из-звините, просто слов не могу найти. Конечно, такое поведение непростительно. А все мое проклятое любопытство. Наверное, пригласи меня в Букингемский дворец, и я начну рыться в переписке Ее Величества.
– Да неважно, неважно. Вы же за этим сюда и приехали. Это мне надо извиняться, что меня не было дома к вашему приезду. Не ждал вас так рано. Надеюсь, Артур проводил вас в вашу комнату и сделал все, что требуется.
Найджел объяснил причину своего раннего появления.
– Что же касается Артура, – добавил он, – то это само гостеприимство. Он даже предложил мне небольшой спарринг.
– Вот и прекрасно, – рассмеялся О’Брайан. – Это значит, что вы произвели на него впечатление. Он всегда школит тех, кто ему нравится – по крайней мере старается. Меня он, что ни утро, посылает на пол – так было, пока здоровье позволяло мне выходить на ринг.
Выглядел О’Брайан действительно не лучшим образом. Пока они прогуливались по лужайке, Найджел незаметно рассматривал его. Сам он, будучи столь неожиданно застигнутым в срубе, все еще не мог избавиться от чувства неловкости, и оттого портрет авиатора, какой он раньше нарисовал в сознании, казался еще более непохожим на его реальный облик. Он рассчитывал увидеть ястребиный профиль, твердость во взгляде и нечто такое, что возвышает человека над обычными смертными. А перед ним оказался низкорослый мужчина, в одежде, которая висит на нем как на вешалке, словно он усох за ночь, с едва ли не мертвенно-бледным лицом, волосами, черными, как вороново крыло, и аккуратно постриженной черной бородой, наполовину скрывающей безобразный шрам, тянущийся от виска к челюсти, с крупными, но несколько женственными, под стать голосу, ладонями. Черты лица – безыскусные, менее всего романтические, несмотря на бледность и бороду. Разве что глаза выделяются – темно-синие, почти фиалковые, и переменчивые, как небо в ветреный весенний день: то возгораются, то затуманиваются и становятся неподвижными, тусклыми, словно покинул их, переместившись в иные пределы, животворный дух.