Но прежде чем Рей успел что-то ответить, она забрала у него ключи и решительным шагом направилась к машине.
Дорога обратно была скучной и утомительной, бóльшую часть времени они плелись в сплошной веренице машин, тащившейся по трассе М4. Рей и Кейт тихонько разговаривали на всякие безобидные темы: политика, новые автомобили, вывешенное на доске еженедельных приказов объявление о вакансиях в отделе особо тяжких правонарушений. Рей решил, что Дженна задремала, но, когда они уже подъезжали к Ньюпорту, она неожиданно заговорила:
— Как вы меня нашли?
— Это было не так уж трудно, — сказала Кейт, когда Рей не ответил на этот вопрос. — На ваше имя есть аккаунт высокоскоростного доступа в интернет. Мы перепроверили это у вашего арендодателя, чтобы убедиться, что не ошиблись, — он нам очень помог.
Рей взглянул в зеркало заднего вида, чтобы понять, как Дженна к этому отнеслась, но она смотрела в окно на сплошной поток машин. Единственным признаком того, что она не находится сейчас в состоянии полной расслабленности, были плотно сжатые на коленях кулаки.
— Вам, должно быть, тяжко было жить, — сказала Кейт, — после того, что вы сделали.
— Кейт, — одернул ее Рей.
— Тяжелее было матери Джейкоба, конечно…
— Все, довольно, — сказал Рей. — Прибереги все это для допроса.
Он предостерегающе взглянул на Кейт, а она в ответ бросила на него дерзкий взгляд. Впереди их ждала долгая ночь.
24
В темноте полицейской машины я позволяю себе заплакать. Горячие слезы падают на мои сжатые кулаки, пока эта женщина-детектив разговаривает со мной, даже не считая нужным скрывать свое презрение. Я этого заслуживаю, но все равно воспринимать тяжело. Все это время я ни на минуту не забывала о матери Джейкоба. Не переставая, думала о ее потере — потере гораздо более значительной, чем моя собственная. И я ненавижу себя за то, что сделала.
Я заставляю себя дышать глубоко и размеренно, чтобы заглушить всхлипывания, потому что не хочу больше привлекать внимание полицейских. Я представляю, как они стучат в дверь Йестина, и щеки мои начинают гореть от стыда. Новость о том, что мы с Патриком встречаемся, распространилась по деревне с удивительной скоростью: вероятно, по ней уже поползли слухи об этом последнем скандале.
Ничего не могло быть для меня хуже, чем смотреть в глаза Патрику, когда я вернулась в кухню в сопровождении полиции. Выражение его лица говорило, что я предала его: я прочитала это совершенно однозначно, словно написанное трехметровыми буквами. Все, что он знал обо мне, было ложью, причем ложью, выстроенной, чтобы скрыть преступление, которому не может быть прощения. Я не могу винить его за это выражение глаз. Нужно было тридцать раз подумать, прежде чем позволить себе сблизиться с кем-то — и позволить кому-то сблизиться со мной.
Мы едем уже по окраинам Бристоля. Мне нужно привести мысли в порядок. Полагаю, они отведут меня в комнату для допросов; предполагается, что я позвоню адвокату. Полиция будет задавать мне вопросы, а я буду отвечать на них как можно спокойнее. Я не буду ни плакать, ни оправдываться. Они выдвинут против меня обвинение, меня направят в суд, и все будет кончено. Справедливость наконец восторжествует. Что, вот так это и работает? Я в этом не уверена. Мои познания о полиции почерпнуты из детективных романов и газетных статей — мне и в голову не могло прийти, что я могу оказаться по ту сторону решетки. Перед моими глазами возникает пачка газет, на первой странице крупным планом фотография моего лица в мельчайших деталях. Это лицо убийцы.
В связи с гибелью Джейкоба Джордана арестована женщина…
Не знаю, напечатают ли в газетах мое имя, но, если и не напечатают, они наверняка все равно подробно опишут эту историю. Я прижимаю руку к груди и чувствую, как гулко бьет в ладонь мое сердце. Тело горячее и липкое, как будто у меня жар. Все становится явным.
Автомобиль притормаживает и въезжает на парковку перед группой невзрачных серых строений, отличающихся от окружающих их офисных заданий только вывеской «Полиция округа Эйвон и Сомерсет», висящей над главным входом. Машина мастерски становится в узенькое пространство между двумя патрульными машинами, и девушка-детектив открывает мою дверцу.
— Все в порядке? — спрашивает она. Голос ее звучит уже мягче, как будто она жалеет о резких словах, которые бросила в мой адрес раньше.
Умилительно благодарная ей за это, я киваю.
Из-за тесноты на стоянке дверцу машины нельзя открыть полностью, и мне очень неудобно выбираться с наручниками на запястьях. В результате собственной неуклюжести я еще больше пугаюсь, теряю ориентацию и начинаю уже думать, что, может быть, в этом и есть настоящее предназначение наручников. В конце концов, если я сейчас сбегу, куда я могу отсюда деться? Внутренний двор огорожен высокой стеной, выход блокируется раздвижными электрическими воротами. Когда я наконец выпрямляюсь, ДК Эванс берет меня за руку и выводит из-за машины. Она держит меня некрепко, но само это действие вызывает клаустрофобию, и мне приходится бороться с собой, чтобы не сбросить ее руку. Она подводит меня к металлической двери, где детектив-мужчина нажимает кнопку и поворачивается к переговорному устройству.
— ДИ Стивенс, — говорит он. — Ноль девять и одна женщина.
Тяжелая дверь со щелчком открывается, и мы заходим в большую комнату с грязно-белыми стенами. Дверь за нами громко захлопывается, и этот зловещий звук еще целую минуту звенит в моих ушах. Воздух здесь спертый, несмотря на шумно работающий под потолком кондиционер, а со стороны лабиринта коридоров, уходящих в сторону от центральной зоны, раздается какой-то ритмичный стук. В дальнем конце комнаты стоит серая металлическая скамья, намертво прикрученная к полу, на которой сидит молодой человек лет двадцати с небольшим. Он обкусывает ногти и сплевывает себе под ноги. На нем синие тренировочные брюки с потрепанными краями, кроссовки и грязная серая футболка с длинными рукавами и едва различимым затертым логотипом. От запаха его немытого тела у меня перехватывает горло, и я отворачиваюсь, прежде чем он успевает заметить страх и жалость в моих глазах.
Я едва шевелюсь.
— Взгляни-ка на меня, крошка.
Голос у него высокий и гнусавый, как у подростка. Я смотрю на него, но ничего не говорю.
— Подойди проверь мой аппарат, если хочешь!
Он хватает себя за промежность и хохочет, и этот звук совершенно не вяжется с коробкой этой серой и безрадостной комнаты.
— Кончай базар, Ли, — говорит ДИ Стивенс, и парень с самодовольной ухмылкой прислоняется спиной к стене, продолжая посмеиваться над собственной грязной шуткой.
ДК Эванс снова берет меня за локоть, и ее ногти впиваются мне в кожу, когда мы идем через комнату к стойке перед высоким письменным столом. Там за компьютером втиснулся полицейский в форме, белая рубашка чуть не лопается на его громадном животе. Он кивает констеблю Эванс, а меня удостаивает лишь беглым взглядом.