Но благодаря успеху у мисс Винси он нажил врагов и вне медицинских кругов. Как-то вечером он вошел в гостиную довольно поздно. За карточным столом уже составилась партия, а мистер Нед Плимдейл (один из лучших женихов Мидлмарча, хотя и не один из лучших его умов) уединился в углу с Розамондой. Он принес новейший «кипсек», великолепно изданный на шелковой бумаге – последнее достижение прогресса в то время, – и наслаждался возможностью показать его ей тет-а-тет, останавливая ее внимание на дамах и кавалерах с лоснящимися гравированными щеками и гравированными улыбками, рекомендуя юмористические стихи как «отличные» и сентиментальные рассказы как «увлекательные». Розамонда была безупречно любезна, и мистер Нед льстил себя мыслью, что заручился наилучшим плодом искусства и литературы, чтобы «произвести впечатление», – наилучшим средством угодить благовоспитанной девушке. У него, кроме того, имелись основания (более глубокие, нежели бросающиеся в глаза) быть довольным своей внешностью. Правда, на взгляд поверхностного наблюдателя, его подбородок только что не блистал отсутствием и словно растворялся в шее, и мистер Нед даже испытывал из-за него некоторые трудности со своим атласным галстуком, последним криком моды в ту эпоху, для которого подбородки были очень полезны.
– По-моему, высокородная миссис С. немножко похожа на вас, – заявил Нед, томно глядя на портрет обворожительной красавицы.
– У нее такая широкая спина! Наверное, ей нелегко было позировать, – сказала Розамонда без всякой задней мысли, думая о том, что руки у ее собеседника очень красные, и гадая, почему задержался Лидгейт. Все это время она продолжала плести кружева.
– Я ведь не сказал, что она такая же красивая, как вы, – возразил мистер Нед, осмеливаясь перевести взгляд с нарисованной красавицы на ее соперницу.
– Боюсь, вы искусный льстец, – обронила Розамонда, не сомневаясь, что ей придется отказать этому молодому джентльмену во второй раз.
Но тут вошел Лидгейт и направился в их уголок. Кипсек [102] был тотчас закрыт, и когда Лидгейт уверенно и непринужденно сел по другую руку Розамонды, нижняя челюсть мистера Неда поползла вниз, как столбик барометра, предсказывающий непогоду. Розамонду радовало не только появление Лидгейта, но и впечатление, которое оно произвело, – ей нравилось вызывать ревность.
– Вы сегодня поздно! – сказала она после рукопожатия. – Мама уже думала, что вы не придете. Как вы нашли Фреда?
– Как обычно. Он поправляется, хотя и медленно. Ему было бы полезно куда-нибудь уехать – например, в Стоун-Корт. Но ваша матушка почему-то против.
– Бедненький! – вздохнула Розамонда. – Вы просто не узнаете Фреда, – добавила она, повернувшись к другому поклоннику. – Во время его болезни мистер Лидгейт был нашим ангелом-хранителем.
Мистер Нед с кривой улыбкой смотрел, как Лидгейт придвинул к себе кипсек, открыл его, презрительно усмехнулся и вздернул подбородок, словно дивясь человеческой глупости.
– Над чем вы так кощунственно смеетесь? – спросила Розамонда с невинным видом.
– Все-таки что здесь глупее, гравюры или текст? – произнес Лидгейт самым непререкаемым своим тоном, быстро пролистывая альбом, словно ему достаточно было мгновения на страницу, и, как подумала Розамонда, выгодно показывая свои крупные белые руки. – Взгляните на этого жениха, выходящего из церкви, – вы когда-нибудь видели подобную «сахарную новинку», по выражению елизаветинцев? Какой галантерейщик сравнится с ним самодовольством? Но, конечно, описан он здесь чуть ли не как первый джентльмен страны.
– Вы так строги, что мне делается страшно, – сказала Розамонда, благовоспитанно пряча улыбку. Бедный Нед Плимдейл особенно долго восхищался этой прекрасной гравюрой, и теперь дух его возмутился.
– Для кипсеков пишут многие очень известные люди, – сказал он обиженно и в то же время робко. – В первый раз слышу, чтобы их называли глупыми.
– Пожалуй, мне придется заподозрить, что вы вандал, – заметила Розамонда, с улыбкой поглядывая на Лидгейта. – Я подозреваю, что вы не имеете ни малейшего представления о леди Блессингтон [103] и о Л. Э. Л. [104] (самой Розамонде эти авторы нравились, но она редко связывала себя открытыми восторгами и чутко улавливала по тону Лидгейта, что он считает образцом истинного вкуса, а что нет).
– А сэр Вальтер Скотт? Я полагаю, мистер Лидгейт с ним знаком, – сказал Нед Плимдейл, ободренный такой поддержкой.
– О, я больше не читаю беллетристики, – ответил Лидгейт, захлопывая альбом и отодвигая его в сторону. – Мальчишкой я прочел столько книг, что мне, полагаю, хватит этого до конца моих дней. Когда-то я декламировал стихи Скотта наизусть.
– Хотелось бы мне знать, на чем вы остановились, – сказала Розамонда. – Тогда бы я могла быть уверена, что мне известно хоть что-то, чего вы не знаете.
– Но мистер Лидгейт скажет, что этого и знать не стоит, – ядовито заметил мистер Нед.
– Напротив! – ответил Лидгейт без всякой досады, улыбаясь Розамонде с видом невыносимой уверенности в себе. – Очень стоит, если я услышу это из уст мисс Винси.
Нед Плимдейл вскоре отошел к карточному столику и, следя за вистом, печально думал, что еще не встречал такого самодовольного грубияна, как Лидгейт.
– Как вы неосторожны! – воскликнула Розамонда, в душе очень довольная. – Разве вы не видите, что обидели его?
– Как! Это книга мистера Плимдейла? Я очень сожалею. Мне и в голову не пришло.
– Пожалуй, я должна признать, что в тот первый визит к нам вы сказали правду – что вы медведь и должны бы учиться у птичек.
– Но ведь есть же птичка, которая может научить меня всему, чему пожелает. Разве я не охотно ее слушаю?
Розамонде казалось, что они с Лидгейтом словно бы уже помолвлены. Она давно лелеяла мысль, что рано или поздно они обручатся, а как мы знаем, мысли и идеи в благоприятных условиях легко оборачиваются явью. Правда, у Лидгейта была своя идея – ни с кем не обручаться, но она была чем-то негативным, тенью других решений, которые и сами незыблемостью не отличались. Обстоятельства могли пойти на пользу только идее Розамонды – ведь эта идея питалась деятельной энергией и взирала на мир внимательными синими глазами, тогда как идея Лидгейта дремала, слепая и бесчувственная, точно медуза, которая тает, сама того не замечая.
В этот вечер, вернувшись домой, Лидгейт внимательно осмотрел свои колбы, проверяя, как идет процесс мацерации, и сделал записи с обычной точностью. Он увлеченно мечтал – но вовсе не о Розамонде, и его прекрасной незнакомкой по-прежнему оставалась простейшая ткань. Кроме того, его все больше начинала занимать скрытая, но растущая вражда между ним и остальными врачами – Булстрод собирался на днях объявить о том, как будет управляться новая больница, и тогда вражда эта, конечно, вспыхнет ярким пламенем. К тому же, хотя кое-кто из пациентов Пикока не пожелал пользоваться его услугами, судя по некоторым обнадеживающим признакам, это более чем уравновешивалось впечатлением, которое он произвел на разных влиятельных людей. Всего лишь несколько дней спустя, когда он случайно нагнал Розамонду на Лоуикской дороге и спешился, чтобы оберечь ее от проходящего стада, к нему подъехал лакей и передал приглашение в довольно важный дом, где Пикок никогда никого не лечил, – и это было уже второе такое приглашение. Лакей служил у сэра Джеймса Четтема, а дом назывался Лоуик-Мэнор.