Катя подошла к огромной кровати и, скинув туфли, залезла на нее, задернув шторки. Этот жест лучших всякий слов дал понять, что его она в постель не приглашает. Он постоял, раздумывая, как лучше поступить. И не придумал ничего лучше, чем подойти и решительно отдернуть балдахин.
Катя сидела с закрытыми глазами, прижав ладони к ушам, точно хотела избавиться от всех звуков.
Лайонел присел рядом, погладил ее по плечу, спуская тонкую бретельку платья. Ресницы цвета охры дрогнули, девушка не открыла глаз. Послушная его рукам, она вытянула ноги и откинулась на подушки. Он поцеловал ее, а когда спустился от губ на шею и грудь, увидел, как из уголка глаза по бледной щеке медленно покатилась слеза.
— Что с тобой? — навис над ней Лайонел, всматриваясь в непроницаемое лицо.
— Не со мной, а с тобой, — ответила она. — Ты хочешь не меня.
— Глупости, — разозлился он, приподнимая ее голову за затылок. — Я хочу тебя.
Мокрые дождливо-серые глаза осени уставились на него.
— Музыка не даст тебе солгать.
Молодой человек чертыхнулся и, отпустив ее голову, сел рядом, и не глядя на нее, сказал:
— Мне жаль.
Она отвернулась и долго молчала.
— Почему ты верен?
— Потому что я жду от тебя того же, — честно ответил он. — Страх разрушить существующие отношения — сильнейший мотиватор для верности.
Катя усмехнулась.
— То есть и мне можно хотеть других мужчин в постели с тобой, главное — не изменять физически?
Лайонел с трудом сдержался, чтобы оставаться невозмутимым. В ее устах все звучало иначе, чем в его собственных.
— Пожалуй, я бы предпочел не знать, кого ты хочешь вместо меня, — наконец признал он.
— Не поверишь, я бы предпочла то же самое! — Девушка села и обняла колени.
Тогда Лайонел поднялся, поправил одежду и протянул Кате руку.
— Уедем? Я не могу контролировать свои ассоциации тут.
Она взяла его ладонь и с сомнением спросила:
— Разве турнир длится не три дня?
— А ты выдержишь три дня Чайковского?
Девушка поморщилась, он присел на корточки и надел ей туфли, побормотав:
— Да и вряд ли кто-то захочет еще сразиться со мной.
— Не льсти себе, — поддела Катя, следуя за ним. — Вильям сегодня едва тебя не победил.
Лайонел улыбнулся.
— Ему никогда меня не победить, потому что он всегда пытается играть честно, а я нет.
Вскоре они вышли из замка, прошли по деревянному мосту надо рвом и двинулись по каменной дорожке вдоль аккуратно подстриженных кустов. За воротами их ждала дубовая аллея с тихим шелестом крон и лимонным блеском луны на ковре из листьев.
Лайонел поймал слетевший с ветки резной дубовый листок и нежно коснулся им щеки девушки. Катя повернула голову, улыбка озарила ее лицо, и хмурая тень ветвей исчезла с него. На щеках заиграли ямочки, совсем недавно заплаканные глаза радостно заблестели в лунном свете.
Молодой человек поддел ногой листья.
— Ну что, будешь собирать свои желуди?
Она обвила руками его шею и, отклонившись, сказала:
— Если только ты мне поможешь найти самые лучшие!
Лайонел притворно нахмурился:
— Ну, только если каждый найденный мною желудь будет стоить тебе поцелуя…
Девушка снова улыбнулась, и он не стал ей говорить, что на самом деле за одну ее улыбку готов собирать с ней тут желуди до рассвета.
промозглым холодом [11] . Бесс, одетая в толстый отцовский свитер и тапочки, вышла на балкон с кружкой дымящегося кофе. По мокрому асфальту стелился туман, небо казалось задымленно-белым. Стояло ранее утро, на улице было тихо и влажно.
Девушка облокотилась на литые перила, отхлебнула из кружки и только тут заметила в углу между прутьями розу, сделанную из красного кленового листка. Стеблем цветку служил зеленый стебелек от настоящей розы, а у основания бутона висела карточка на тонкой красной ленте.
Бесс взяла кленовую розу, в записке значилось: «Для Лизы».
Долго думать, кто бы мог оставить подобный презент, забравшись ночью на балкон, не приходилось. Ни один из ее знакомых не додумался бы оторвать у настоящей розы бутон, чтобы вставить на стебель самодельную замену.
Но как бы нелепо ни выглядел подарок, девушка улыбалась и ничего не могла с собой поделать. Она поднесла свернутый в бутон лист к ноздрям. От холодного аромата защекотало в носу.
Улыбка медленно схлынула с губ, оставив на них металлический солоноватый привкус. Вдруг охватившее чувство паники так сильно испугало, что девушка поранила зубами кожу на губе и даже не заметила, как пошла кровь.
Бесс бросила розу через открытую дверь в комнату и дрожащей рукой вынула из кармана свитера «Беломор» с марихуаной, щелкнула зажигалкой и прикурила. Папирус прилип к окровавленной губе, ароматный дым согрел рот, пальцы крепче обхватили теплую кружку с кофе. Девушка облокотилась на стену и после глубокой затяжки умиротворенно закрыла глаза.
С тех пор как она познакомилась с зеленоглазым парнем, вспышки необъяснимого панического страха перед неизвестностью участились. Всякий раз, когда в памяти возникало красивое бледное лицо или в ушах звучал его голос, сердце до странного сжималось. А следом, словно яркая вспышка, возникал неконтролируемый страх. Он быстро исчезал, но понять, кто его провоцирует, не составило труда. Бесс старалась не впускать нового знакомого в свои мысли; уже дошло до того, что при любом воспоминании о Вильяме у нее замирало сердце в ожидании нового приступа паники и неконтролируемого страха.
— Лиза, я уезжаю сегодня в Новгород и… — На балкон вышел отец, при виде нее забывший, что хотел сказать.
Бесс стряхнула с косяка пепел, отхлебнула кофе и уточнила:
— Куда?
В Новгород, — неодобрительного проговорил Александр Вениаминович, поглядывая на «Беломор» между ее пальцев. С минуту он помолчал и с плохо скрываемой иронией обронил: — Марихуана вместо завтрака?
Поскольку она ничего не отвечала, продолжая пить кофе и курить, отец не выдержал:
— Лиза, господи, что ты делаешь со своей жизнью?!
— «Похищать чужое удовольствие, домогаясь своего, несправедливо», — рассмеялась девушка, протягивая косячок отцу.
Она увидела промелькнувшую в глазах нерешительность, прежде чем тот опомнился и вскричал:
— Ты убиваешь себя!
— Нет, пап, — утешила Бесс, процитировав: — «Наркомания — это многолетнее наслаждение смертью». Многолетнее, понимаешь?