За домом оперативники установили круглосуточное наблюдение. Жигало в дневное время часто бродил по городским улицам, безучастно глазея на происходящий кошмар разрушений. Особенно ему нравились «прогулки» возле порта. Однажды поздним вечером он вышел из подъезда и…растворился в темноте. Наружная разведка его потеряла. А через минут тридцать с крыши дома темноту прорезал молочного цвета луч. Узкий световой пучок сделал три круговых вращения и потух. Потом через минуту кто-то вновь зажег фонарь, повторив лучом те же три круговых движения. Спустя полчаса неизвестный попытался зайти в подъезд. Его остановили и задержали. Он предъявил паспорт на имя Жигало. В ходе личного обыска группа захвата обнаружила мощный электрический фонарь немецкого производства, хранившийся за пазухой длиннополого драпового пальто. А через какое-то мгновение послышалось далекое гудение самолетов. Бомбежка началась и продолжалась недолго, всего полчаса, но ни одна бомба не упала в районе этого дома.
Задержанного тридцатипятилетнего верзилу с пышной шевелюрой, хорошо сложенного и, чувствовалось, прекрасно тренированного, доставили в особый отдел НКВД морской базы КБФ. Армейские чекисты стали «колоть» Жигало. Он отпирался поначалу, потом признался, что попал в плен. Дал согласие на сотрудничество с немцами. И после окончания Рижской разведшколы был переброшен через линию фронта в Ленинград с разведывательно-диверсионным заданием…
Зина радовалась своему первому быстро и качественно выполненному заданию. Она понимала, что обезврежен враг, который мог нанести городу-страдальцу дополнительные раны, разрушения и смерти. Теперь эта заноза из тела Ленинграда вынута. Его преступный замысел перечеркнут. Руководство тоже отметило старания установщицы…
* * *
Проработала Зина Шепитько на установке несколько месяцев. Этого времени было достаточно, чтобы у руководства сложилось определенное мнение о личности и возможностях трудолюбивой и смышленой девушки. Вскоре после скоротечных курсов ее определили секретарем-машинисткой (делопроизводителем) в один из особых отделов НКВД стрелковой дивизии 8-й армии Ленинградского фронта, оборонявшей Ораниенбаумский плацдарм и позиции на ближних подступах к городу. Руководство отдела было довольно новой сотрудницей из-за имеющихся у нее приличных навыков машинописи, знания немецкого языка и основ стенографии.
«Недаром мы с Лидой сушили мозги, занимаясь немецким языком и стенографией, — рассуждала девушка после назначения на новую должность. — Благодарна я и Милиции Николаевне Гейфер, сделавшей все от нее зависящее, чтобы мы быстро освоили «вслепую» клавиатуру пишущей машинки. Вот эти знания и пригодились на войне, а потом и в дальнейшей жизни будут не лишними. Ведь наши знания есть сумма того, чему мы научились, и того, что мы забыли. Тренировки поддержат и разовьют забытые навыки».
Начальник особого отдела дивизии Николай Иванович Пастушен-ко выложил на стол стопочку выписок из приказов, указаний и директив:
— Зинаида Сергеевна, это вам на ознакомление. Прочтите внимательно, вникните в суть их требований, и будем работать. Я уехал в войска.
Уединившись в небольшой комнатушке полуподвального помещения, отведенной для секретаря, Зина внимательно стала изучать нормативную базу особого отдела соединения. Ей попадали выдержки из приказов, с которыми она знакомилась на курсах.
«Это мне все уже знакомо, — рассуждала она. — Главное мое оружие против немцев, — добросовестное выполнение служебных функций и в срок заданий руководства. Нужно успевать качественно, потому что время приближается медленно, а уходит быстро. Оно учит нас и обладает просто исключительным даром убеждения».
И действительно время лепило личность, которая проходила через суровое время военного лихолетья. Особый отдел дивизии действовал вместе с войсками соединения и во имя безопасности этих войск. Фронтовыми дорогами вместе с войсками армии шли и военные контрразведчики соединения.
Какие же это были дороги?
Окунемся в небольшой экскурс армии. В начале ноября сорок первого года соединение, в котором служила Зинаида Шепитько, передислоцировалось в восточный сектор обороны Ленинградского фронта и на плацдарм у Московской Дубровки под названием «Невский пятачок», расположенный на левом берегу Невы. В течение ноября-декабря 1941 года наши войска вели упорные наступательные бои с целью прорыва блокады Ленинграда.
В 2011 году автор побывал вместе с коллегами в местах сражения на «Невском пятачке» при открытии памятной часовни, сооруженной на средства, собранные военными контрразведчиками. До сих пор там не растут деревья, слишком много металла смешано с землей. Участники тех сражений рассказывали, что вся земля тут была перепахана, словно здесь никогда не было человеческого жилья. Война стерла с лица земли поселки Выбрская Дубровка, Московская Дубровка, Арбузово, Анненское, 1-й и 2-й Городки.
Согласно немецким данным с 15 ноября по 27 декабря советские части ходили в атаку боевыми группами 79 раз, в составе до двух рот — 66 раз, в составе батальона и выше — 50 раз.
Ежедневно на защитников «пятачка» обрушивалось до 50 000 снарядов, мин и авиабомб. Потери стрелковых частей достигали 95 % от первоначальной численности. По данным, обнародованным в 60-е годы в газете «Правда», в боях за «Невский пятачок» погибло около 200 000 человек.
В настоящее время зачастую высказывается мнение, что все погибшие на «Невском пятачке» советские солдаты полегли зря, так как «плацдарм стал огромной братской могилой, так и не сыграв никакой оперативной роли». Участник осенних боев 1941 года на этом 132 плацдарме в составе 115-й стрелковой дивизии Ю.Р. Пореш так ответил на наш вопрос: «Стоило ли удерживать плацдарм ценой таких огромных жертв?»:
— Что я вам скажу, в условиях блокированного фашистами Ленинграда и всех жесточайших бед, вызванных этой блокадой, такой вопрос возникнуть не мог. Да он был бы кощунственен. Это потом, когда были подсчитаны потери убитыми, ранеными, искалеченными, нам, оставшимся в живых, стало жутко от реальной цены этого «пятачка», и возник этот вопрос: «А стоило ли?»
А в то время «Невская Дубровка» была единственной надеждой на прорыв блокады и снятие угрозы голодной смерти оставшихся ещё в живых ленинградцев, ведь от «Невского пятачка» до боевых порядков Волховского фронта было всего-то каких-то семь-восемь километров. Это была действительно реальная надежда на прорыв блокады. Наверное, это справедливый и честный ответ.
Зина периодически писала родителям, но удивительно то, что письма доходили до адресата. Несколько писем получила и она из дома. Лютующей зимой в прямом и переносном смысле сорок второго года она узнала о гибели отца. Долго плакала, хотела уйти из органов военной контрразведки в партизаны, чтобы «конкретной своей пулей», как она считала, мстить врагу, отбирая жизни солдат и офицеров вермахта.
«Стану снайпером, — говорила она себе. — Я всегда стреляла хорошо из мелкокалиберки».
Но это были несбывшиеся прожекты. Жизнь и обстоятельства поставили её на другие рельсы. И они были реальные, потому что она по ним уже мчалась в эшелоне под названием «армейская контрразведка» навстречу невидимому фронту борьбы с тайным врагом…