Выйдя из шатра, он побрел в сторону еле поблескивавших в темноте крошечных языков пламени, отчаянно сражавшихся с тяжелыми мокрыми хлопьями мартовского снега. Стихия по-прежнему не унималась, и снег уже который день безостановочно валил из бездонной пасти ночного неба.
«И когда он только закончится, проклятущий», – подумал рыцарь уныло, усаживаясь у костра, который практически не давал тепла. Ну разве что самую малость, если держать руки совсем рядом с пламенем.
– Не спится? – проворчал он ради порядка.
– Да тут разве заснешь, – откликнулся один из воинов, сидящих у огня. – Не иначе как проклятые схизматики наколдовали такое ненастье, – предположил он. – Я уже пятый год в этих краях, а не упомню, чтоб мело так долго.
– Ладно. Глядите мне в оба. – Немного согревшись, чему в изрядной степени помогало вино, выпитое в шатре епископа, Гильдеберт встал, чтобы пройти дальше и проверить остальные ночные посты, выставленные больше для порядку, нежели из опасения перед внезапной вылазкой схизматиков. Да и кому там устраивать вылазки? Разве что десятку ратников, которые давно были бы перебиты, если бы не внезапно разыгравшаяся непогода.
Удивительно, что они не сдались до сих пор, хотя епископ и предлагал им сделать это, обещая взамен не только жизнь, но и свободу. Как раз в самый последний день перед налетевшей вьюгой, чтобы быстрее покончить с этим делом и войти в крепость, отец Альберт пошел даже на то, что клятвенно пообещал русичам возможность беспрепятственного ухода с оружием, но те вновь ответили решительным отказом.
Именно тогда, плюнув с досады, отец Альберт во всеуслышание заявил:
– Quos deus perdere vult, dementat prius. [110] Пленных повелеваю не брать, – на что Гильдеберт лишь согласно качнул головой, не сказав ни слова.
Хуану же, который вздумал вдруг возмущаться по этому поводу, он растолковал все в обычной своей лаконичной манере.
– Кто сказал, что тебе придется убивать безоружных? – спросил рыцарь мальчишку.
– Так ведь епископ приказал… – начал было Хуан, но Гильдеберт и слушать не стал, бесцеремонно перебив сопляка:
– Я в этих краях не первый год, хотя и с перерывами, а потому запомни то, что я скажу, и заруби это на своем распрекрасном носу. Они не сдадутся. Если бы они боялись за свою жизнь, то давным-давно ушли бы из замка. Но это люди другой породы. Каждый из них, когда мы прошибем треклятые ворота и пройдем внутрь, будет думать не о том, чтобы выжить, а о том, чтоб унести с собой на тот свет как можно больше врагов, то есть нас с тобой, потому как все они поклялись в верности своему князю, а клятвы они держать умеют.
– А епископ? Он же тоже дал слово? – поинтересовался Хуан.
– Он дал слово схизматикам, а это не считается, – пояснил Гильдеберт, ощутив внезапный прилив нежности к этому мальчишке, так и не расставшемуся со своими высокопарными представлениями о рыцарской чести, достоинстве и благородстве, которые к повседневной жизни, увы, не имеют ни малейшего отношения.
Впрочем, было одно-единственное исключение – время рыцарских турниров. Вот на них и впрямь все присутствующие наперебой пытались изображать из себя галантных кавалеров, готовых отдать жизнь за честь прекрасной дамы и, если надо, в одиночку биться во славу своей избранницы с целой сотней сарацин, которых, если так разобраться, мало кто видел вживую.
Тот же, кто имел такое сомнительное удовольствие, как правило, больше помалкивал, если, конечно, вообще возвращался оттуда. Сам Гильдеберт тоже никогда их не видел, но, в отличие от других, он хоть не стеснялся в этом признаться.
Жизнь быстро вышибла из него лишнюю дурь, только вот хорошо ли это? Во всяком случае, старому рыцарю иногда было жалко того, что оказалось навсегда утерянным. А вот Хуана, вишь ты, судьба пока не обтесала, хотя очень старалась это сделать.
– А я думаю, что бог непременно накажет нас за нарушение слова, и не важно, кому именно епископ его дал. Пусть даже язычникам! – упрямо заявил тогда Хуан, и в ту же ночь небо словно услышало его зловещее пророчество, принеся снегопад, затянувшийся, как выяснилось, аж на несколько дней.
Тяжело продвигаясь к следующему, самому отдаленному костру, Гильдеберт, погруженный в свои думы, не заметил коварного бугорка, затаившегося под обманчивым белым покровом и, споткнувшись, полетел носом прямо в огромный сугроб, выросший перед глазами. Еще в полете он услышал хорошо знакомый его уху звонкий щелчок. Ошибиться старый вояка не мог – такой щелчок мог издать только спускаемая стрела арбалета. Но он не успел ни удивиться этому, ни даже чертыхнуться по старой привычке – мокрый снег тут же залепил ему рот, тем самым второй раз спасая от неминуемой смерти.
К другим рыцарям судьба была не столь благосклонна. Схизматики, появившиеся невесть откуда и одетые все как на подбор в белые одежды, будто ангелы смерти, хладнокровно и уверенно били в упор из арбалетов по всем, кто сидел у костров.
Самые знатные, имевшие, подобно епископу, собственные шатры, пережили более бедных соратников совсем ненадолго. Заслышав истошные крики и вопли, они выскакивали наружу, причем впопыхах даже забывая надеть доспехи, и на этом все тут же для них и кончалось – осада Кукейноса, сырость, холод, да и сама жизнь.
«Моя вина», – сокрушенно подумал Гильдеберт, в каком-то оцепенении продолжая лежать в сугробе и наблюдая этот апокалипсис, который был еще страшнее от полного безмолвия молчаливых убийц в белом.
Старый рыцарь был не совсем справедлив к себе. В такую промозглую, сырую погоду напяливать на себя кольчугу, безжалостно высасывающую из человека остатки тепла, навряд ли кто согласился, даже если бы Гильдеберт настаивал на этом по пяти раз на дню. Он и сам неохотно надевал ее, да и то не каждый день. Во всяком случае, с начала снегопада это было, погоди-ка, ну точно, впервые. Да и к чему она? Вот когда понадобится идти на штурм – тогда совсем другое дело.
Лишь немногие ветераны, следуя многолетним привычкам, въевшимся в кровь и плоть, не расставались со своими доспехами. Они-то и составили ядро, которое еще оказывало отчаянное сопротивление атакующим русичам. В конечном итоге та самая растреклятая непогода, позволившая схизматикам так близко подобраться незамеченными к лагерю крестоносцев, будто смилостивилась, оказав содействие им самим и дав шанс немногим из оставшихся в живых не только отбиться, но и уйти от погони.
Во время бегства им повезло еще раз – они сбились с пути, забрав слишком далеко влево от реки, так что прошли Икскуль стороной. Тогда они кляли на чем свет стоит этот чертов снег, ниспосланный не иначе как сатаной, хотя валил он не из-под земли, а с неба, этот проклятый Кокенгаузен, этих зловредных язычников и вообще всю эту дикую страну, созданную не иначе как в угоду антихристу. Больше всего, разумеется, перепадало схизматикам.
О том, что на самом деле им улыбнулась удача, они узнали лишь в Риге. Оказывается, если бы беглецы выбрали верное направление и вышли к замку, то попали бы в ловушку. В ту самую ночь беспощадная бойня произошла не только под Кукейносом – были взяты Икскуль, неприступный, казалось бы, Гольм, стоящий на речном острове, и еще три замка.