Мы росли в бурное неповторимое время, я всегда вспоминаю те годы с нежностью и любовью — на наши стриженые головы, на худые, одетые в школьную форму тела сыпались с неба откровения и искушения, все это я хорошо помню, ранний петтинг, слегка разведенный спирт, краденый дубас, заточки, затрепанные учебники — мы клево входили в жизнь, другое дело, в какое говно все это потом превратилось. За все надо платить, вот мы, наверное, и платим за ту безумную эпоху теперешним ступором. Неправда, что времена не меняются, меняются, да еще как, мы в свои пятнадцать видели ангелов на вершинах ворошиловградских терриконов, возвращаясь с выездных матчей нашей любимой команды, мы чувствовали, как холодно твердеют алмазами соски тридцатилетних женщин, что по пьяни позволяли себя трогать, хотя обычно ничем хорошим это не заканчивалось, кроме, конечно, онанизма, мы проводили на ногах по несколько суток, переходя из общежития в общежитие, из подвала в подвал, с остановки на остановку, вдыхая теплый прах на придорожной зелени и горьковатый запах сахарной ваты на автостанции. За это я согласен заплатить, хоть мне и нечем.
Неблагополучные гены Боба брали верх, он стал моим лучшим другом, демонстративно клал на школу и постоянно выискивал какое-нибудь дерьмо, в которое тут же и вляпывался. Для начала он обокрал киоск канцтоваров, его сразу вычислили и штрафанули маму-буфетчицу. Боба это не остановило, и вскоре он подбил меня забраться в детскую библиотеку. Стояло лето, в библиотеке пахло краской и мастикой, которой был натерт пол, мы пришли вечером, выбили стекло и влезли в читальный зал. Читать Боб не любил, поэтому быстро потерял к нашей затее интерес, нашел на подоконнике радиоприемник и прихватил его с собой, я взял книгу Купера, и мы пошли домой. В принципе все знали, что это сделали мы, потому что Боб на следующий же день сплавил на базаре приемник каким-то алкашам, а Купера в нашем городе читал один я.
Однажды, уже попозже, перед самым окончанием школы, мы даже украли столбы электропередачи, тяжелые, деревянные, просмоленные. Боб нашел заказчиков, двоих хачиков, которые что-то строили у себя в пригороде и нуждались в хорошем материале, в другом пригороде мы отыскали полуразрушенную птицеферму, уже отключенную от электричества и непригодную для ведения народного хозяйства, по всей ее территории торчали столбы с оборванными проводами, мы договорились, снова, конечно, за водку, с солдатами местной части, те пригнали тягач, Боб взял у крестного бензопилу, и мы поехали. Затея с самого начала оказалась неудачной, но бросить ее мы уже не хотели, тем более что воины выпили водяру и отказывались, не отработав, возвращаться назад, поэтому Боб привязал к себе свою бензопилу, мы его подсадили, он влез на бетонную подпорку столба и включил агрегат. Подпиленный столб рухнул вниз вместе с Бобом, следом летела бензопила, жутко извиваясь и скрежеща в воздухе своими смертоносными зубцами, словно веселый и в общем-то добродушный птеродактиль, что прилетел на ферму закусить чем-нибудь вкусненьким, но так ничего и не нашел, за исключением нескольких задроченных пехотинцев. Боб не поленился залезть на второй столб, завалил и его, но потом работа встала, пехотинцы нервничали и хотели домой в казарму. Боб тоже находился в сомнении, бешеная машина едва не разрезала его пополам, мы погрузили два столба и отвезли их к хачикам. Хачики были пьяные, но слово джигита держали и обещали заплатить завтра утром.
На следующее утро, разрыв пепелище, милиция обнаружила их обгоревшие тела. Фальшивое цыганское золото на их пальцах и в челюстях потемнело и спеклось. Мы опоздали ровно на полсуток. Они, видно, тоже…
Вспоминать последний год нашего с ним общения я не люблю. Слишком много было компромиссов, долбаный социум уже притаился где-то рядом, поджидая момент, когда получит над нами все права. Чтобы окончить школу, нужно было мириться с говном, которым нас завалили со всех сторон, тогда это казалось задачей нереальной, мне и сейчас, когда припоминаю, делается тошно, хотя речь вроде бы шла всего лишь о военкомате или паспортном столе, я думаю, те несколько месяцев и подкосили Боба, выбили из его черепа последние тормоза, и остановить его было уже невозможно, даже с помощью всех репрессивных государственных органов, вместе взятых. Что и говорить — жизнь основательно расхерачила наши веселые пионерские отряды, и тем, кто выжил, остается лишь в ужасе и восхищении наблюдать за безумными кровавыми узорами в небе в пять утра прямо у себя над головой.
Весной 91-го, когда чемпионат только набирал обороты, команда нашего города вышла в полуфинал Кубка Украины. Сказать, что это было неожиданностью, — не сказать ничего. В Кубке, уже начиная с одной восьмой финала, играли профессионалы, и то, что наши раздолбай пробились так высоко, было сюрпризом прежде всего для них самих. Сначала, еще в одной шестнадцатой, команда, которая должна была с нами играть, на матч не приехала, и ей засчитали техническое поражение. В одной восьмой нам достались полтавчане, это уже была настоящая команда, они играли во второй лиге, у них был собственный автобус, на котором они и прикатили, чтобы насовать нашим за счет класса. Наши вышли на поле как в последний бой и неожиданно победили. На матч собралось полгорода, то еще было зрелище, судья добавил десять минут, профессионалы уже несколько раз рвались набить ему морду, но наши боссы из спорткомитета всякий раз их оттаскивали, наконец на сто второй минуте наши все-таки затолкали победный гол, 4:3 в нашу пользу, и город пил несколько дней подряд. Возможно, стоило бы сказать, что мы были болельщиками, но никакими болельщиками мы не были, просто отправлялись за командой на выезд, напивались в электричках, блевали в тамбурах, дрались на вокзалах с местными, часто даже не попадая на саму игру, которая для нас в последнем случае была просто лишней, у нас была большая хорошая компания, человек пятьдесят в общей сложности, старшим было лет по восемнадцать, и они в этой жизни не пережили разве что ядерную бомбардировку. После Полтавы мы вышли на не менее серьезный клуб из-под Киева, игра на их поле, и наши боссы решили не морочить голову ни себе, ни команде и купили этот матч — привлекли наш местный машиноремонтный завод, который был официальным собственником команды, те перебросили нашим соперникам списанный комбайн, и соперники сдали игру. Зато теперь у них был комбайн, уж не знаю, что они с ним делали, может, газон на стадионе стригли, а у нас не было ничего, кроме гордости и злого желания надрать еще кому-нибудь задницу. Мы с Бобом ходили на все матчи, старшие требовали соблюдать хоть какую-нибудь дисциплину, но на самом деле никто дисциплину не соблюдал, все выглядело как общий сбор толпы неуравновешенных субъектов, которые любой ценой стремятся нажраться до финального свистка и — по возможности — подраться с кем-нибудь за честь местного спортивного общества и советского спорта в целом. Футбол как-никак азарт, сами понимаете.
И вот полуфинал сводит нас с Донбассом, с одним из клубов, что борется за выход в первую лигу, игра снова на их поле. Наши старшие собирают совет и решают ехать, это всего два-три часа на электричке, постоять за земляков и вломить шахтерским недоумкам, чтоб не выделывались. Игра была назначена на воскресенье, мы договорились, что в субботу не пьем, не курим, запасаемся горючим и сигаретами и в воскресенье отправляемся первой электричкой. Все в слегка очумело-возбужденном состоянии, ну, говорят наши старшие, мы им, бля, покажем, покажем-покажем, подвываем мы, бля; то, что мы едем на вражескую территорию, где наши традиционно получали, нас отчего-то не пугает, мы в полуфинале, остальное похер, вломим горнякам, вставим по самые гланды, большинству из нас по четырнадцать-шестнадцать, и соседний Донбасс ассоциируется в наших набитых опилками и адреналином головах разве что с одноименными холодильниками, так что все в порядке — завтра мы едем хрен знает куда и всем там наваляем, предположение, что наваляют нам, даже не возникает, как неуместное.