После этого он начал охотиться на меня. Он ждал под дверью комнаты, пока я проснусь, он ходил под дверью душа, пока я мылся, он не спал до утра, ожидая, пока я вернусь, а дождавшись, начинал со своего традиционного — кофе? спрашивал он, хербаты? После этого мы шли к нему и пили водку. В баре, что интересно, он меня иногда не узнавал, он вообще был близоруким и на расстоянии узнавал не всех. Он был разведен, у него было две дочки, они раз в неделю навещали его, готовили ему бигос, большую посудину бигоса, Витольд прятал бигос в холодильник и забывал о нем, бигос начинал вонять, и холодильником никто не пользовался, Витольд, что характерно, тоже, наверное, думал, чего я буду пользоваться этим вонючим холодильником? Через неделю дочери возвращались, выбрасывали старый бигос и тут же готовили новый. Витольд гордился своими дочками, знакомил меня с ними, извинялся, что они не говорят по-английски, для него тема семьи была важной, он, когда выпивал, всегда об этом говорил, семью он называл на немецкий манер «фамилией», хотя по-немецки не говорил.
Спустя неделю я переехал от него в другой номер. Но мы и дальше ежедневно виделись в баре. Он ставил wódku, я не отказывался. Иногда он меня и дальше не узнавал.
Приближалась Пасха. Однажды ночью, когда все стихло и уже никто не звонил, я вышел на кухню сделать гренки. Я вот как думал: сейчас выйду на кухню, там никого нет, сделаю себе гренки и буду смотреть телевизор. Потом снова лягу спать, и меня снова никто не достанет. Все получалось продуманно: отель был пуст, большинство студентов и преподавателей, которые его населяли, разъехались праздновать Пасху. Доставать меня было некому. Я вышел на кухню. Курва, только и подумал я. На кухне стоял Витольд. В одних носках. То есть не так — он был одет, все нормально, только на ногах не было обуви, одни белые носки. Его качало из стороны в сторону, он лихо держал руки в карманах светлых парусиновых штанов и не реагировал. Был похож на боцмана, возвращающегося в родной порт с богатым уловом. О, сказал он, Серхий! Ага, подумал я, хорошо, что не Sashka. Хербаты? завел он свое. Нет, говорю, только не сегодня: есть дело, должен еще работать. Ты хороший поэт, сказал он. Я не пью сегодня, ответил я. Оʼкей, сказал он, я понимаю, не пьешь — не пей, но попробуй моей рыбы. Он открыл холодильник и достал оттуда вонючую рыбу. Я не ем рыбу, сказал я. Да? растерянно переспросил он и спрятал рыбу назад. Я попытался готовить гренки, они дымили и подгорали, Витольд нависал над ними и не подпускал меня, не давая ничего сделать. Слушай, сказал он, ко мне завтра приходят мои дочки, у нас будет праздничный обед, Пасха все-таки. Бар, кстати, сказал он, не будет работать четыре дня. Будем мы с дочками, Абдулла… кто? переспросил я, Абдулла, подтвердил Витольд, вот — будет Абдулла, ну и ты приходи. Завтра к четырем. Обязательно буду, согласился я и подобрался к гренкам. Давай по рюмке, снова предложил он, po małoj, делая в слове «малой» ударение на первом слоге. Нет, твердо ответил я. Тогда попробуй моего бигоса, сказал он и полез в холодильник за своим вонючим бигосом. Я схватил гренки и сбежал в свою комнату.
Назавтра днем я вышел на кухню. Дочка Витольда готовила посудину бигоса. Витольд увидел меня, радостно поздоровался. На обед он меня не приглашал и о нашей вчерашней встрече, похоже, не помнил. Я поздравил их с праздником и пошел в парк.
И вот в час ночи он стоял у меня под дверью, и улов у него снова был богатым. Серхий, сказал он просто и без выебонов, пойдем по рюмке, ро ma łoj, с удалением на первом слоге. И я покорно пошел за ним. В его комнате и теперь валялась куча одежды, на креслах были развешены его гульфики, очевидно, у него был их целый набор, на каждый день недели. Витольд принес ветчину, достал из шкафа с одеждой «Соплицу» и разлил. Ну, давай, сказал он, с праздником. Я посмотрел на бутылку «Соплицы» и выпил. Главное, не думай о названии, говорил я себе, главное, не думай о названии. У меня странный сосед, сказал Витольд, араб. Его зовут Абдулла. Он очень странный. Что такое? спросил я. Он не пьет хербаты, сказал Витольд, пьет только воду, пьет джус, пьет колу, а хербаты не пьет. Я ему предлагаю каждое утро, говорю, ты, дурак, попробуй хербаты, у меня настоящая китайская хербата, а он говорит — нет, я не пью хербаты. Такой странный… Ты завтра идешь в костел? спросил я. Витольд засмеялся. Знаешь, сказал он, смеясь, я вообще-то католик, но в костел не хожу. Мне нравится, как сказал этот, который в России главный по церквям… Алексий, подсказал я, Алексий, согласился он, он сказал, что католицизм это угроза. Я с ним согласен. Ясно, говорю, извини, что спросил. Он налил еще «Соплицы». Я зажмурился и выпил. Бар, сказал Витольд, третий день не работает. Я им звоню, говорю: вы, курва, почему не работаете? Это ж ненормально, сказал он мне. Зато на ресепшене, вел он дальше, сегодня симпатичная девушка, видел? Видел, ответил я, но там есть еще симпатичнее — такая блондинка, видел? А, сказал он, видел, но ты даже и не думай, предупредил он меня, это моя задница. Да ради бога, только и ответил я. У меня странный сосед, печально сказал Витольд, разлив «Соплицу», он не пьет хербаты, пьет только джусы, я, как дурак, каждое утро пью с ним его джусы, представляешь? А хуже всего то, что он поет. Как поет? не понял я. Поет, подтвердил Витольд, каждое утро. Понимаешь, пояснил мне Витольд, он сошел с ума от одиночества. У него тут никого нет — ни друзей, ни семьи, вот он и поет. У меня, добавил он, хотя бы дочки есть, а у него — совсем никого. Так пойте вместе, посоветовал я, сделайте дуэт. Перед Витольдом на столе лежал раскрытый блокнот, на чистой странице большими буквами было написано: «SOBOTA. SERHIJ. WÓDKA», похоже, он все держал под контролем. Знаешь, внезапно сказал Витольд, ты, кстати, говоришь по-английски? Говорю, подтвердил я. Так вот, вел дальше Витольд по-польски, густо вставляя русские лексемы, у меня во Львове есть девочка. Настоящая красавица… А ты был во Львове? спросил я. Нет, не был, растерянно ответил Витольд. Ну так поезжай к ней, поезжай во Львов, что ты тут делаешь — на Пасху, сказал я. Поеду, согласился Витольд, обязательно поеду. Он дотянул сигарету, посмотрел, куда бы деть бычок, увидел банку «Живица» и бросил бычок туда. Давай еще по одной, предложил он, за праздник. Нет, ответил я, мне еще работать сегодня. Это такой странный сосед, начал он снова, знаешь, — он увидел перед собой банку «Живица», взял ее и жадно отпил, — ты был хорошим соседом, с тобой всегда можно было нормально посидеть, а этот, курва, Абдулла, он постоянно поет, ты понимаешь, Sashka? Ладно, сказал я, пойду я спать.
Я хотел бы встретить старость, как он. Я хотел бы, чтобы мой сын не забывал обо мне, пусть даже без бигоса, чтобы хоть время от времени проведывал меня, хотел бы знакомить его с соседями по отелю и говорить — смотрите, это мой сын, правда, он замечательный? Я хотел бы всегда иметь про запас бутылку водки в шкафу для одежды и несколько выстиранных труханов. Я хотел бы, чтобы моей самой большой проблемой в 60 лет было отчаянное безумное пение моего соседа по коридору, соседа по безумию. Я бы с этим справился. Одинокие мужчины, запертые в своих комнатах с черно-белыми телевизорами и плохой мебелью, каждое утро выкручивают себе мозги в раздумьях о том, чем бы сегодня заняться, как бы пережить еще один праздничный, пустой день, высчитывая часы и секунды, когда к ним снова придут их дети, когда возвратятся из церкви их соседи, когда откроется бар и на ресепшене будет сидеть самая красивая девочка в отеле.