Вот и слоняются они по не переделанному ими миру, не переделанные сами, купаются в этой мучительной несовершенности и ложатся спать, вполне довольные собой.
Такие вот мысли посещали Мэна в восьмидесятые…
– Да вы не волнуйтесь так, Мэн, – успокоил его Трудящийся, – иначе никак нельзя. Если между мной и страной выбирать…
– Да, Трудящийся, выбирать надо. Это давно решено. Еще когда Господь сказал Адаму: «А от этого дерева не ешь, иначе умрешь». Вот с тех пор все и мучаемся. Легко, когда нет выбора, когда все за тебя решили. Самому-то тяжело. Обязательно что-нибудь потеряешь. Все в одной ладони не помещается. А терять не хочется.
Летом потому и было все прекрасно, – продолжил он свой рассказ, – что нам не нужно было выбирать. За пределами нас двоих ничего не существовало. То есть теоретически-то все было, но по нашим ощущениям не имело никакого отношения. Впрочем, так было только первую половину нашего замкнутого времени. С начала второй начал подкрадываться страх близкого конца. Мы не говорили об этом, но к нашей безмятежности стала примешиваться какая-то злость. Как будто мы не могли простить друг другу того, что будет после нашего возвращения. Как будто мы мстили друг другу за еще несовершенное взаимное предательство.
И все это было прекрасно. Она – маленькая, такая белая, несмотря на солнце, и Мэн, высокий черный джентльмен, с успехом цепляющийся за остатки молодости. Они так хорошо смотрелись рядом друг с другом и так хорошо смотрели друг на друга, что все, даже приятельницы мэновой жены, не могли их осудить. Не говоря уж о подчиненных ее мужа. Все, кто отдыхал с ними, практически все, зависели от него. Вообще, казалось, что в отношении к нему все были единодушны. Приятно, когда начальству наставляют рога. И чем ветвистей рога, тем приятнее. Эта нелюбовь к начальству неистребима в русском народе, даже если начальство по всем позициям замечательный человек.
– Это верно, Мэн, – согласился Трудящийся, – начальство оно и есть начальство. За что его любить? Хотя ведь и начальство когда-то было нормальным человеком. А теперь оно – начальство и тоже от себя не зависит. Вот я, к примеру. Мой бывший начальник СМУ. Когда я еще работал. Мне было совсем уже квартиру выделили, а он ее одному из треста отдал. Наши из завкома трепыхнулись было, но он им живо все объяснил. От этого треста все наше снабжение зависело. А от этого снабжения – план. А от плана – премия. Живая копейка. Всему СМУ. И уж как тут выбирать. Мне – квартиру или всему СМУ – премию. Я – один, а народу – сотни. И он тут кругом прав. От него и зависит, и не зависит. Понимаю, а не люблю.
– А этот, из треста?..
– Что – этот из треста?.. Тут все понятно. Если у тебя что есть, с чем у других туго, то как же за это не получить. Это все понятно.
– Но ведь это же не его!
– Какой-то вы, Мэн, странный. Конечно, не его. Но его же мало! Так кому дать!? Тому, кто тебе соответствует, или другому?.. То-то и оно. А я – что… Меня много, а квартир мало.
Убежденность Трудящегося в правильности того, как с ним поступили, потрясла Мэна ненадолго. Уже через секунду он вспомнил десятки примеров из жизни своих глубоко порядочных знакомых, которые ничем не отличаются от одного из треста.
Знакомая Мэна, ведающая путевками в один дом творчества, преподаватель иняза, главный редактор одного издательства…
Сын мэновой знакомой поступил с помощью знакомого Мэна в иняз. Без взятки. Знакомый Мэна просто отдыхал в доме творчества. Там он переспал с женой директора магазина, у которого отоваривался знакомый главный редактор, в результате чего он, главный редактор, издал вне очереди книгу некоего писателя, который находился в приятельских отношениях с женой одного большого человека, у которого уже все есть, но который ни в чем не может отказать своей жене, находящейся в приятельских отношениях с мэновой знакомой, ведающей путевками в дом творчества.
Милые были времена. Кому чего нужно, того мало, а иметь хочется. И для этого надо было СООТВЕТСТВОВАТЬ. И это уже давно не считалось непорядочным. Как, впрочем, и в наши дни. Потому что в нас уже въелось, что человек, имеющий власть над чем-то, чего у других нет, получает карт-бланш на право быть неправым.
– Да, – сказал Мэн, – Трудящийся, я тебя понимаю.
– Чего уж тут не понять… А мне соответствовать нечем. Так что у моего начальника выбор был один. Все ясно.
– Да… – протянул Мэн и продолжил свое: – И у нас выбора не было. После лета каждый из нас был вынужден вернуться на круги своя. Она – к мужу, я – к семье. Где без меня рухнет все человеческое существование. (А может, я преувеличиваю?..) Эх, если бы можно было иметь двух жен сразу, да еще чтобы они не мучались от существования друг друга. Тогда бы всем было хорошо. И мне, и им, и моим детям. Да и она, очевидно, хотела бы сохранить и меня, и своего мужа. Который не сделал ей ничего плохого. Единственный недостаток моей жены и ее мужа, это то, что, кроме них, мы любим еще кого-то. Так почему они должны расплачиваться за наши полово-душевные рефлексии?.. Поэтому-то после лета мы и расстались. Правда, не надолго.
Мимо них прошел лейтенант милиции.
– Сидишь, Трудящийся? – необязательно спросил он.
– Сижу, – также необязательно ответил Трудящийся.
– Ну-ну, – удовлетворенно сказал лейтенант, – а то смотри…
«Что – ну-ну, что – а то смотри?» – подумал Мэн про себя, то есть про Трудящегося, и тот, как бы услышав мэновы мысли, сказал:
– Да нет, он вообще-то ничего мужик, работа у него такая…
– Какая у него такая работа?
– Ну, смотреть, чтобы не выпивали, где не положено. Это правильно. А то народ по подворотням, по скверам или, как мы, по детским площадкам выпивает. От этого все безобразия. А если бы выпивали, где положено, все было бы тихо, путем. Там обстановка не позволяет безобразничать.
– А если ты все так хорошо понимаешь, что ж не пьешь, где положено?
– А наценка?..
Вот тебе и раз! Оказывается, чтобы все было тихо и путем, Трудящимся просто-напросто не по карману. Это Другие могут позволить себе насандаливаться по рюмочным, барам и кабакам и в полуразобранном виде на такси добираться до своего приличного дома. А у них нет денег на кабаки, вот они и выпивают дешевого портвейнового вина, тут же блюют от этой санкционированной отравы и заваливаются где-нибудь по пути домой. (Все-таки есть что-то в дурацкой идее, что бытие определяет сознание.)
И Мэн еще противопоставлял себя ее высокопоставленному мужу, считал себя чище, благороднее его, потому что мучался от несправедливости бытия, а он – нет. Результат мучений Мэна и его немучений абсолютно одинаков. И нет никакой разницы, на каком виде транспорта они проезжали мимо него: на персональном или общественном. Оба равно бесполезны для него. Мэн даже пришел к выводу, что ее муж порядочнее Мэна в его бесполезности. Ведь муж просто не знает о существовании конкретного Трудящегося. Он ему также неизвестен, как и цена на хлеб. Знает из газет, что цены на хлеб и на метро остаются много лет прежними, но вот какими, не помнит.