А еще семейный врач.
Господи, и он тоже.
Много вы знаете семей со «своим доктором»? Вот такая у Джины семья.
У моей мамы имелись свои средства, чтобы поставить нас на ноги. Обгорели – сода с водой, от кашля помогало масло с сахаром, от запора – кипяток с коричневым сахаром. Помню, как-то у меня появилась шишка на колене, и Мэтти спрыснул ее кипятком и стукнул книгой – раз, и нет шишки. Волдырь у Хэмиша на носу вскрыли ножницами и прижгли жидкостью для бриться. Порезы смазывали йодом. Больное горло полоскали соленой водой. Антибиотики шли в ход очень редко. С врачом мы общались слишком редко, чтобы подружиться, как Джина и ее мать подружились со своим терапевтом. У меня не было семейного врача, тем более такого, который стал бы переживать, на ком я женюсь. Но у Джины семья такая. И что еще хуже – или лучше, не пойму, – я теперь часть этой семьи. Прямо-таки слышу смех Хэмиша. Слышу его, повязывая в туалете галстук и готовясь к приему, который оплачивает дед Джины.
– Лучший день жизни? – насмешливо замечает Энгюс и пристраивается рядом пописать. Сбил меня с мысли.
– Ага.
Я попросил его быть моим шафером. Жаль, что Хэмиша нет, хотя с ним, конечно, было бы в тысячу раз рискованнее, и все эти семейные доктора и попы бегом бы бежали с приема от его дерзких речей. Хотя нет, Хэмиш был человек умный. Он не как все прочие, он умел наблюдать, знал, где стоит надавить, оценивал ситуацию и только потом действовал. Это не значит, что он бы не допустил промаха, но по крайней мере он сперва думал, а не выпаливал первое, что в голову придет, как все прочие. Пять лет прошло, а для меня он все еще жив. Но Энгюс ближе всего после Хэмиша, а если я вообще не приглашу родичей участвовать в свадьбе, они меня убьют, на фиг. Будь у меня возможность выбирать, я бы позвал в шаферы своего дружка Джимми, но тут все сложно. Жаль, правда, потому что с ним мне приятнее всего поболтать.
Я с ним разговариваю чаще, чем с кем-либо другим. Мы все время что-нибудь обсуждаем, хотя по сути и ничего особенного. Я могу с ним день напролет так болтать. Мы одногодки, и он тоже без ума от шариков, на этом мы и свели знакомство и теперь играем несколько раз в неделю. Единственный взрослый человек, кого я знаю, чтобы играл в шарики, но он говорит, что знает еще нескольких, и мы шутим: соберем команду, сыграем в международном турнире. Ну, не знаю. Может быть, и правда когда-нибудь.
Странно было не сказать Джимми про сегодняшние планы. Ведь для того и друзья вроде бы. Но у нас с ним по-другому. Он тоже не слишком-то откровенничает про свои дела, кое-что я порой вычисляю, но кое в чем он до жути скрытный. Меня это вполне устраивает. Почему? Этот вопрос я многократно себе задавал. Мне нравится держать свое при себе. Контролировать, кто что про меня будет знать. Сначала мы большой оравой прибыли в Ирландию из Шотландии, предмет для всеобщих разговоров, и целый год спали вповалку на полу, и опять разговоры, переехали к Мэтти после скоропалительной свадьбы, и об этом опять-таки все судачили с полным на то основанием, ведь Томми у мамы родился «рано», а потом мы подросли, дикая банда, а еще позже, когда Хэмиш умер, все принялись обсуждать, чего он натворил и чего не делал. Каждый пытался одной фразой вынести ему приговор или даже одним словом, одним взглядом, как будто кто-нибудь его знал – но никто не знал и знать не мог. Не знали его так, как я. Думаю, даже остальные братья не знали его, как я. И я хотел уйти от всего этого. От слухов и пересудов. Я хотел быть тем, кем захочу, потому что захочу. Без объяснений, без болтовни. Хэмишу это удалось, но он уехал из страны, а я не уверен, что готов на это.
Убраться от них, но не слишком далеко. Они сводят меня с ума, но и без них я не могу. Хочу присматривать за ними хотя бы издали, знать, что все живы-здоровы.
Если бы я вздумал жениться на той девочке, что щупал в четырнадцать лет, я бы остался дома, но я этого не сделал. А в двадцать три года, созрев для женитьбы, самое правильное было покинуть родные места и поискать таких девушек, как Джина. Не то чтобы я особо далеко перебрался. Пятнадцать минут пешком, не более того. Зато другое соседство. Да ведь и мы не вовсе голь. До пяти лет я жил на ферме в Шотландии, потому что там мама познакомилась с папой, приехав в Шотландию работать няней, а после года на полу у тети Шейлы мы переехали в славный домик, в один из одинаковых коттеджей в Сент-Бенедикт-гарденс, прямо за углом от нашего лежбища на Дорсет-стрит. Семейный дом Мэтти, он унаследовал его, когда родители сыграли в ящик. Мэтти неплохо зарабатывал в мясной лавке, и все мы там подвизались, отдавая маме каждый пенс, покуда не женимся. Но вопрос не в том, где ты рос, а в том, как воспитывался. Мама Джины воспитывала дочку совсем не так, как мама растила нас. Мужчину воспитывать – дело особое, говорила мама миссис Линч, обсуждая ее девочек.
Мне нужен был кто-то лучше, чем я сам. Гораздо позже я понял, что искал невесту лучше себя, потому что сам хотел стать лучше. Как будто ее хорошесть могла перейти ко мне. Не деньги Джины были мне важны, но ее обходительность, охренительная искренность, с какой она внимала чуши любого придурка. Мы оба рано потеряли отцов, так что не скажешь, чтобы у нее было безмятежное детство, любому ребенку лучше бы без такой утраты, но, с другой стороны, вся ее жизнь умещалась в три квартала вокруг дома. И ее и друзей. Тут и школа, и магазины, и работа. Ее отец заведовал пуговичной фабрикой, они жили в одном из этих больших особняков в Айоне, места хватило бы для дюжины детей, но детьми ее мама не успела толком обзавестись, потому что папа умер от инфаркта. Мама превратила большой дом в пансион, благо Кроукер [2] рядом, в дни матчей народу полно, и Джина помогала матери. Идеальные хозяйки. Любезные. Приветливые. Где бы мы с ними ни встречались, мне всегда казалось, будто они стоят за стойкой в своей семейной гостинице.
Я знал, что у Джины рано умер отец, и воспользовался этой темой, чтобы ее разговорить. Использовал своего покойного отца, чтобы подобраться к ней, всю эту чушь про то, как я по нему тоскую, чувствую, будто он все еще где-то поблизости или смотрит на меня с небес и так далее. Женщины такое охотно слушают. И мне самому было приятно, что я такой парень, который может вот так разговаривать, хотя никакого присутствия отца я не ощущал, по правде говоря. Никогда. Ни разу. Даже когда он бывал мне нужен. Я на это не обижался, папа умер, умершие умерли, и кто умер, тому, пожалуй, охота уже спокойно полежать в могиле, а не переживать об оставленных на земле. Переживать – это для живых.
Но вот Хэмиш… Не знаю, с ним у меня порой это бывает – как будто он рядом. Когда я собираюсь что-то сделать, чего не стоило бы, я слышу его, этот прокуренный кашель, каким он захлебывался уже в шестнадцать лет, или же слышу, как он остерегает меня, проталкивает мое имя сквозь плотно стиснутые зубы, даже чувствую, как он тычет меня кулаком в ребра, пытаясь остановить. Но ведь это всего лишь воспоминания, не более того? Это не он сам вмешивается, хлопочет обо мне, является мне призраком.
Я мог бы рассказать Джине про Хэмиша, но не стал. Предпочел рассказывать о папе. Проще выдумывать. Из этого ведь не следует, что я лжец, плохой человек. Не я первый охмурял девушку, говоря то, что ей хотелось слышать. Энгюс, чтобы заполучить Кэролайн, полтора месяца прикидывался, будто у него нога сломана – когда она наехала на него на своем велосипеде. Она что ни день забегала его навестить, чувствовала себя виноватой, а он каждый раз прибегал из проулка, где гонял в мяч, и только-только успевал плюхнуться на кровать и задрать ногу на подушки. Нам всем пришлось подыгрывать. Маме, похоже, это казалось забавным, хоть она и не улыбалась. Но и не запрещала Энгюсу его забавы. По-моему, ей нравились эти визиты. Она часто болтала с Кэролайн. Наверное, ма нравилось, что в доме появилась девушка. И так Энгюс в конце концов ее заполучил. Или Дункан – он целый год притворялся, будто любит «Абба». Они с Мэри даже станцевали на свадьбе первый танец под их музыку, но в тот же вечер, напившись, он сказал ей, что терпеть эту группу не может и чтоб никогда больше ее при нем не включали. Она убежала рыдать в туалет, и понадобились четыре подружки и куча макияжа, чтобы ее оттуда извлечь.