– Интересно, почему ты взяла именно этот, – произнес он. – Понравился?
Я кивнула, обхватив пальцами «шоколадку». Прямо-таки чувствовалось, как изнутри поднимается тепло.
– Но я не для себя выбираю. – Я снова присмотрелась к витрине. – Ему бы любой из них пришелся по душе, я уверена.
Не этого я искала, пускаясь в путь поутру, но теперь это казалось правильным, это лучше, чем сходить с ума в поисках недостающих шариков, которые, вероятно, никогда не найдутся.
– Нет-нет. – он осторожно вынул из моих пальцев коричневую сферу и обхватил меня рукой за талию, изучая этот шарик вместе со мной, глядя мне через плечо. – Для тебя я сделаю новый.
– Прямо сейчас?
– Разумеется. Ты же никуда не спешишь?
Я оглянулась в открытую дверь на Ли, та растворилась в глазах Дары, Дара гладил ее по голове. Почти полночь, но дома меня никто не ждет. Нужно завершить эту ночь каким-то итогом. То, что я узнала о папе, было важно, было неожиданно, ошеломляюще, я была страшно этим измотана, и теперь требовалось какое-то лекарство: я раскрыла эту рану и искала то, что помогло бы ее исцелить. Если нет возможности восполнить папину коллекцию, то хотя бы завершить мою личную миссию.
– Сколько на это понадобится времени?
Он небрежно пожал плечами:
– Увидим.
Он не прошел по своей студии – проскользил, вроде бы и шаркая ногами, но бесшумно, такой спокойный и расслабленный, что даже ноги не трудился поднимать. Включил газ, скрылся на миг за деревьями, оставив меня в одиночестве, и вернулся с полудюжиной пива и косячком, лукаво поблескивая глазами.
В голове у меня зазвучал голос Эйдана: «Я не уверен, что ты счастлива со мной, Сабрина. Ты отдаляешься от меня. Я тебя люблю. Ты слышишь? Ты любишь меня?»
Наверное, мне следовало уйти, но по крайней мере один урок за этот день я усвоила: я истинная дочь своего отца. Никуда я не ушла.
Я сижу рядом с Ларри Бреннаном, он же Лампа, прозванный так за подростковую любовь к ночной охоте с мощным фонарем на кроликов. У него в Мите жил дядя, и Лампу туда отправляли на выходные: отец его спился, у матери был нервный срыв, и она мало с чем справлялась, так что парня отправляли к дяде, а его сестру к тетке. Сестре повезло, но если родители думали, что у дяди мальчику лучше, то сильно ошибались. Пил дядя не меньше отца, его недостатки не так бросились в глаза лишь потому, что у него не было собственной семьи, а о самом себе он еще как-то мог позаботиться. Он любил выпивку, любил племянника – чересчур любил, но вряд ли я понимал это, пока не вырос и не сообразил все. Ларри постоянно просил меня поехать с ним вместе. Конечно, дядя его не трогал, когда он приезжал с другом, но мне этот дядюшка уж очень пришелся не по душе. Том его звали. Один раз я смотался вместе с Лампой, и, несмотря на все приключения и злоключения, свободу есть, и пить, и делать что вздумается в любой час дня и ночи, я отказывался поехать снова, сколько он ни звал. Его дядя был извращенец, но этого я не понял – должен был бы, но не понял.
Ночная охота была славной забавой. Ларри брал дядино духовое ружье, и мы в кромешной тьме шли в поле. Мне доставалось держать мощный фонарь – в миллион свечей – и слепить ими кроликов, а Ларри стрелял. Чаще всего он даже не трудился поискать тушку. Я думал, какое прекрасное жаркое мама сделала бы из крольчатины, но я не знал, как сохранить убитого кролика свежим и довезти обратно, и почему-то ни у кого не спросил. Ларри не интересовала добыча, он хотел убивать: конечно же каждый подстреленный им кролик был его отцом, или дядей, или матерью, или кто еще подвел его и бросил одного в чуждом мире. Возможно, среди этих кроликов был и я – приехал вместе с ним и ничем не помог.
Лучше всего так охотиться в кромешной тьме – туманные ночи годятся, но самые правильные условия – в новолуние. Помню, как под конец недели Ларри все время сверялся с прогнозом погоды и с ума сходил и устраивал тарарам в школе, если погода ожидалась непригодная для охоты. Думаю, он представлял себе, как придется ночь напролет проводить под одной крышей с дядей и каково ему придется. Хэмиша уже не было с нами, это было, когда мне исполнилось шестнадцать, он уже перебрался в Ливерпуль, а то бы он поехал со мной. И с дядюшкой он бы разобрался, не то что я.
Теперь я гляжу на Ларри Лампу Бреннана, моего сверстника, ему те же пятьдесят семь, но он строен, ухожен, респектабелен. Я сижу напротив него, за столом в его кабинете, и припоминаю все, что мне о нем известно. Этот мужчина в дорогом костюме, начальник над несколькими десятками нанятых им служащих, пробил себе дорогу в жизни: выбрался из грязи и отмылся от нее. С бьющимся сердцем я слежу за тем, как он аккуратно подпиленным мизинцем расправляет галстук, и чувствую в груди то стеснение, от которого никак не удается избавиться: я стал такой жирный, все время задыхаюсь, дышу с присвистом.
– Наверняка в твоей жизни не осталось теперь никого, кто помнит, какими мы были, – говорю я.
Он выдерживает паузу, соображая, что я имею в виду.
– Ты знаешь, что я имею в виду, Лампа.
И он цепенеет: я заставил его вернуться к тому Ларри, от которого он бежал. Ему снова шестнадцать, он Ларри Лампа Бреннан, в голове бардак, весь мир против него, он сражается не на жизнь, а на смерть против каждого, кто окажется рядом.
– О чем ты, Фергюс? – тихо переспросил он.
Я почувствовал капельку пота на правом виске, хотел утереть, но тем самым я привлек бы к ней внимание.
– Просто говорю: кое-кто сильно бы удивился, узнав о тебе то, что знаю я. Вот и все.
Замедленным движением он подался вперед.
– Угрожаешь мне, Фергюс?
Я выдерживаю его взгляд, смотрю пристально, жестко. Отвечать нет надобности, пусть сам догадывается. Мне главное, чтобы это сработало. Пятьдесят семь лет, нет такого знакомого, кого я не попросил бы отплатить мне за прежнее добро, более того, у многих я теперь в долгу за их помощь – времени не хватит расплатиться. Я дошел до края, вытащил последний козырь из рукава – угрожаю старому приятелю, как последний подонок.
– Фергюс, – негромко говорит он, уставившись взглядом в стол. – Это ведь не личное решение. Времена сейчас трудные. Я взял тебя на работу, потому что хотел помочь, по старой дружбе. – Он явно потрясен моим натиском. – Мы договорились, испытательный срок полгода. Через шесть месяцев я сказал тебе, надо прибавить обороты, у тебя самый низкий результат, но да, я понимаю, нужно еще войти в курс дела. Но прошло уже девять месяцев, дела идут плохо, мне придется сокращать штат, ты пришел последним, а значит, уходишь первым. И честно говоря, – тут гнев прорвался наконец, словно он сообразил, что нет больше причины любезничать со мной, – угрозами ты от меня особой любви не добьешься и никак не изменишь тот факт, что ты худший из наших продавцов и приносишь компании мало денег.
– Дай мне еще время, – настаиваю я, чувствуя, как подступает паника, но пытаясь говорить спокойно, уверенно, внушить доверие. – Я еще не вполне осмотрелся, первый год всегда трудно, но я уже вник, ты же видишь, я уже разобрался, как тут что работает.