Правда, Гуюк вежество к Руси соблюдал. Тать, он ведь как – кто ему с носа кровавую юшку пустил, к тому и он со всем своим почтением, а Гуюку русичи такую трепку учинили, что до конца дней должна помниться. Он и помнил. Жаль только, что конец этот скоро пришел.
Впрочем, его сынам и братьям все едино не до северных соседей – который год наследство делят. Что ни лето, то один осильнеет, то другой, и все лупцуют друг дружку почем зря, а в замирье сойтись не выходит. За это им государя Руси «благодарить» надобно. Его трудами руда там как вода льется.
Может, конечно, он и не по-христиански поступает, но Константин Володимерович не священник, не монах, а в жизни мыслит не о святости, а о том, дабы своему прозвищу соответствовать. Уж больно оно высокое, вот и налагает. Раз тебя народ окрестил Божьим Заступником, стало быть, ты при нужде и согрешить должен, а Русь от раззора уберечь.
И кому тут больше чести и почета? Тому, кто молится в тихой келье, приобщаясь к святости, или тому, кто за родную землю тяжкий грех смертоубийства принять на себя готов? Ведь то, что там творится, – его рук дело.
А не разжигал бы он среди них злобу друг на дружку, и что получилось бы? Вон всего два лета назад потомство Угедея и Чагатая сошлось в схватке с детьми Тули. До десятка туменов с каждой стороны саблями лупцевались, если не поболе. А теперь спроси, на кого бы они эти востры сабельки устремили, если бы не государь? Вот-вот, любому понятно, что на Русь.
Словом, правильно он делает, что стравливает их, как бешеных псов. Может, оно и не по-божески, а все равно правильно. Пока волчья стая своих рвет, овцы целы будут. Авось и Константин Николаич согрешить не побоится, не побрезгует свои длани в басурманской крови изгваздать.
Ага, а вот и подтверждение тому.
– Я так мыслю, что надобно нам два посольства учинить. Того, кто одолел, с победой поздравить, а того, кто раны зализывает, – в печали успокоить. Ни к чему нам от побитого лик воротить, ибо завтрашний день никому не ведом. Лишь господь знает, что он сулит, – неторопливо произнес царевич. – Что же до императрицы Анастасии Константиновны, коей и впрямь несладко приходится, то три тысячи воев, что она просит, мы ей не дадим. И одной хватить должно, да и то на ближайший год, не более. Ромеев, жадных до власти, русскими мечами да копьями все равно долго не сдержать – их отодвигать от престола надобно, чтоб как ни тужились, а все равно не допрыгнули. Посему лучше заместо недостающих тысяч пошлем ей десятка два-три иных. Они хошь и без оружия будут, но пользы ей принесут поболе. У Зворыки много учеников, так что Русь не обеднеет. Ну и бояре Коловрат с Николаем Валериановичем озаботятся. Их люди дочери нашего государя тож сгодятся. И мешкать с этим негоже. Чрез седмицу надо бы всех и отправить.
Тут царевич повернулся к вышеупомянутым, которые немедленно привстали и вежливо склонили головы в знак того, что все поняли.
– Теперь о Волжской Булгарии. Туда тоже надобно посольство снарядить. Негоже, чтоб самая ближняя суседка Руси в межусобьях захлебывалась. К тому же неспокойно ныне в нашем порубежье, так что сопроводить оное посольство надобно достойно, чтоб обидеть его никто и помыслить не мог. Потому придать им не обычную полусотню воев, а пять сотен. Главой же посольства надлежит быть моему стрыю Михаqле Святославичу.
После этих слов некоторые не сдержались – загудели, зашептались одобрительно:
– Истинно решил.
– Мудро, мудро.
– А ведь Вячеславу и крыть нечем, ежели что – чай, брат родной, – донеслось до ушей Константина, и легкая, почти неприметная улыбка скользнула по его губам.
Вот только была она с неприметной горчинкой. Да и как ей не быть, когда это решение лишь наполовину принадлежало ему, а на другую – про главу посольства – государю. Именно с ним он советовался буквально за полчаса до того, как выйти к остальным и сесть в это громоздкое золоченое кресло.
Тут-то и кроется закавыка с той самой горчинкой. Сам царевич решил поначалу все иначе – как с Византией, так и с булгарами, лишь в ходе беседы поменяв свою точку зрения на ту, к которой его подвел государь. Надо отдать ему должное – подводил не спеша и весьма деликатно, хотя и настойчиво.
Более того, даже выходя из императорских покоев, наследник не был до конца уверен в том, что именно так и надо поступить. Если бы не дозволение решать все по-своему, то как знать, что бы он произнес сейчас – свое или… не совсем свое. Но дед этим дозволением не освободил, а напротив – связал ему руки. Когда тебе уступают и в ответ хочется сотворить то же самое. Вот и…
И только теперь, слыша одобрительный шепоток, царевич понял, что государь и тут оказался прав.
Ну а теперь должен выйти и он сам, чтобы сказать о главном, о том, что не иуда его сын Святозар, но – истинный богатырь. Что пал он, положив несметное количество ворогов, смертию смерть поправ.
Не из-за кого-нибудь, а из-за Святозара молчали пушки, кои Бату для острастки позади своих туменов выставил. Благодаря ему не разметали они в клочья дружинников, шедших на решающий удар, отчего он и получился столь могучим. Так что Истислав может только гордиться таким отцом.
Но где же государь?!
Тут поднялся со своего места и Вячеслав Святославич. Хитер стрый. О том, что его брата – опору и подмогу посылают в Булгарию, не сказал ни слова. Об ином речь повел.
– Почто сын израдца за одним столом со мной сидит?! – грянул он. – Кто ты такой, царевич, чтоб собственной волей – ибо гласа государя я не слыхал – Истислава Иудовича вместях с самыми лучшими и именитыми мужами Руси равняти?! Кто как, а я того терпеть не желаю!
Взглядом же, горящим ненавистью к удачливому сопернику и устремленным прямо на своего братанича, он произнес: «А в первую очередь я тебя зрить не могу, да еще в этом кресле!»
Теперь получалось, что и откладывать нельзя, и дождаться государя не получится. Ах, дед, дед! Ну что ж ты занемог так некстати?!
Тут поднялся Осман Эрторгулович. Его рука явно искала саблю на боку, которой, слава богу, у него не было – не дозволено сюда с оружием заходить.
– Святозар Константинович – мой крестный отец, – негромко, чтобы не сорваться в крик, процедил Осман сквозь зубы. – Стало быть, его сын – мой брат от бога. У нас в роду не принято прощать оскорбления, наносимые братьям.
– Даже если у них такие отцы?! – насмешливо выкрикнул Вячеслав.
Трудно сказать, что, а главное, как ответил бы Осман. Может, сумел бы себя сдержать, а может, и нет.
Но Константин Николаич успел.
– Оба сядьте! Негоже за этим столом свары устраивать! – рявкнул он грозно.
В голосе металл прозвенел, да какой – куда там пушкам. Покрепче будет. Чистая сталь. Такой глас ослушаться – себе дороже. Но Вячеслав ослушался, оставаясь на ногах. Николаич же будто и не увидел, что его повеление не выполнено. Знал – начнет настаивать, так оно еще хуже выйдет. Лучше не обращать внимания.