Помимо этого я еще ввел и денежные призы. Победитель ежедневно получал по серебряной новгородке. Кстати, я так ни разу и не услыхал, чтобы ее называли копейкой. Видать, не пришло еще ее время. Отличие от дешевой московки, разумеется, делали, но величали ее при этом все равно деньгой, только добавляли слово «копейная». Соответственно занятое каким-либо стрелком второе место ценилось вдвое дешевле – обычной московкой, или, как ее тут именовали, сабляницей. Цена третьего тоже уменьшалась вдвое – полушка. Казалось бы, призовые невелики, но если учесть, что вся годовая получка составляла у них пять рублей, то есть выходило чуть меньше трех московок в день, получался неплохой приварок.
К тому же у меня имелся и еще один подсчет очков – за неделю, то есть за седмицу. Система проста. Первое место – три очка, второе – два, третье – одно. По итогам шести дней – в воскресенье не стреляли, грех – подбивали общую сумму. Стал человек два раза победителем и один раз третьим – семь очков у него. Другой один раз выиграл, но еще три раза был вторым – ему девять. И так далее.
Кто впереди всех, тому носить алую шапку в воскресенье, да к ней вручался еще и алтын. А за три ежедневные победы кряду тоже алтын. Правда, в связи с острой конкуренцией его получили лишь два раза.
Потом, когда я подсчитал расходы, оказалось, что за два месяца я, истратив на призы меньше полутора рублей, поднял уровень стрельбы впятеро выше прежнего. А может, и вдесятеро – смотря с чем сравнивать. Во всяком случае, в «молоко» теперь не уходила ни одна пуля. Они, кстати, вместе с порохом обошлись мне гораздо дороже, нежели призы, но овчинка выделки стоила.
Заодно я их погонял и в скорости. Для этой цели не поленился и отыскал песочные часы. Между прочим, большая редкость. Тут вообще со стеклом проблемы, а с изделиями такого рода – тем паче. Но мне повезло в поисках.
Теперь палили строго по уговору, чтоб из времени, отпущенного на очередное заряжание, никто не вышел, а оно жесткое – всего две минуты. Это я говорю примерно, потому что точно сверить негде, так что замерял по собственному пульсу. И каждую неделю я потихоньку убавлял из часов песочек. Понемногу совсем, однако за месяц срезал где-то на полминуты. Но – укладывались.
Да и сама стрельба стала интереснее. По щитам долбить – удовольствия мало. А если на этом щите намалевать раскосого всадника, да еще верхом на коне? Глазенки узкие, рожа налита злобой, рот открыт в яростном крике, в одной окровавленной руке аркан, которым он тащит за собой русскую полонянку, в другой сабля наголо.
С картиной удалось управиться не сразу. Пока отыскал хорошего иконописца, пока растолковал ему суть дела, пока тот изобразил мне требуемое – лишь через месяц басурманин появился на стрельбище. Зато слышали бы вы разговоры после таких стрельб:
– Да я ныне поганому прямо конец шабли расщепил!
– А я аркан перебил! Почти.
– Не-э, то не в зачет. Княж Константин Юрьич яко рек? Токмо в грудину басурманину, дабы сдох, стервец, и боле на Русь не шастал – тогда знатно.
– А морду у коня отстрелить? Он же кубарем на землю, вот и поломает себе все кости.
– Зрил я, яко ты в морду угодил. Одну ноздрю и перешиб токмо. А лошаденки под ими злые. Она от того лишь фыркнет и дале поскачет. Опять же заводная есть. Не-э, ты в самую грудину ему влепи, чтоб он и вздохнуть опосля не мог, тады и шапка твоя.
– А по мне, так зеленая краше всех смотрится, – подавал голос бронзовый призер.
– То-то ты о позапрошлый день гоголем вышагивал, егда тебе алого сукна дали. Поди-тка и спать в ей лег, – подкалывали тут же.
– А ты что, Мокей, молчишь, – толкали в бок вице-чемпиона. – Нешто твоя синяя хужей зеленой?
– Да он уж сроднился с ей, с синей-то. Чай, третий день кряду таскает. Вот и мыслит, целить ему поточней, чтоб до красной дотянуть, али что попривычнее оставить.
– А вот Константин Юрьич сказывал, что надобно прямо в душу ему пулю послать, а я и мыслю – нешто у нехристя душа имеется? – Это уже философия в ход пошла.
Все правильно – путь-то неблизкий, полигон наш расположен аж за Яузой, так что без мудрствований русскому человеку никак – чай, не американец какой-нибудь. Хотя о чем это я – еще и слова такого нет. Впрочем, оно и хорошо.
Так вот с шутками да прибаутками и проходил день за днем.
К вечеру, умаявшись от хлопот, я засыпал как убитый. Полностью выключить Машу из памяти не удавалось, да я себе такой цели и не ставил. Главное, чтоб не было тоски, а она ведь подкатывает не сразу, постепенно, исподволь. Ей, чтоб силу набрать, время нужно, а его-то я ей и не давал. Потому вместо тоски были лишь воспоминания. Стою в воскресенье в церкви на обедне, и тут же в памяти возникает иной храм, Жен-Мироносиц, что под Псковом, и Маша со свечкой. Спать ложусь, и снова ее личико передо мной – алый румянец на щечках, реснички стрельчатые, губка верхняя, чуть кверху вздернутая… Голову на стрельбище запрокину, и тут же глаза ее в памяти, глубокие как синь-небо… Так бы и полетел к ним навстречу, но нельзя, народ ждет, волнуется, шапки алой жаждет.
Себе я, кстати, тоже бездельничать не давал. Согласно обязанностям у отцов-командиров в российской армии имеется превеликое множество всяческих никчемных глупостей. Одних планов не сосчитать, и половина из них, если не больше, пишется только для проверяющих. Это я знаю точно. Когда дослуживал в воинской части, меня взводный, как несостоявшегося, но все равно почти коллегу, неоднократно привлекал к их написанию. Самому-то жаль тратить время на эту ерунду, так он бойца дергал.
Но есть и иное – заповеди, причем действительно нужные. Одна из них гласит, что командир – всем пример. Иначе уважения от личного состава тебе не добиться. Внешние знаки оказывать станут, никуда не денутся, опять же оно и уставом предусмотрено, а в душе презрение – да он сам-то…
По-настоящему же уважают только специалиста, чтобы он не просто числился твоим начальником по должности, но и имел моральное право стоять выше тебя. Тогда, и только тогда выкажут не показное, а истинное уважение. Впрочем, оно не только в армии – везде и всюду, куда ни глянь.
Так что стрелял и я. Отличие лишь одно – палил наравне со всеми, но в зачете при определении победителя мои результаты не учитывались. У меня даже щит отдельный стоял. Маленький такой, а в нем никаких всадников – только круги, и все. Словом, обычная мишень. Мне хватало и этой неказистой, ибо стимул все равно имелся, только иного рода – не ударить в грязь лицом перед личным составом.
Не хвалясь скажу – в яблочко клал далеко не все пули, но в «молоко» не ушло ни одной. Диапазон же – от пятерки до десятки.
Короче, не миновать крымчаку смерти от моей пищали, а если бы участвовал в соревнованиях наравне со всеми, то алую шапку вряд ли бы кому отдал. Разве что раз в неделю, не чаще. Но она мне ни к чему – своя имеется. Между прочим, тоже алая.
Но тут я должен покаяться – были у меня поначалу некие дополнительные преимущества. Во-первых, ручницу я имел не простую – особенную. Делал мне ее самолучший коваль из Кузнечной слободы. Долго трудился. Вконец мужик упарился, однако изготовил именно такую, как я и просил, – с мушкой и прицелом. Правда, последний был не откидным и передвигать его выше-ниже я не мог, чтоб регулировать дальность, но и на том спасибо. С ними-то целиться куда как легче. Некоторым я со временем тоже заказал такие приспособления, но уже потом.