и моих глазах,
окрашенных искрой смеха,
когда на тебя накатит волной
биение сердца,
пурпурный прилив мечтаний,
плещущих у берегов любви,
и твоя кожа запоет, пронзенная благоуханием,
прислушайся к моей мысли:
как мимозы жаждут сезона дождей,
так я жажду тебя,
как алые цветы кактуса жаждут луны,
так я жажду тебя,
и в моем «потом»,
когда тебя не будет со мной,
моя голова обратится к окну жизни
и будет молить о дожде.
Для крупных фотографий Петры Келли [117] и Иды Люпино [118] , двух ее любимых героинь, она выбрала черные барочные рамы. Взяв с балкона несколько горшков с цветами, она разместила их по углам, оставив снаружи несколько цветов, с особой жадностью тянущихся к солнцу.
Я думаю, ей хотелось воссоздать обстановку горного леса, и это ей вполне удалось. Где бы ты ни сидел в ее гостиной, ты видел растения или соприкасался с ними.
Еще она поставила в комнате высокую стилизованную статую тощего троянского воина, вылепленную Таджем. Я хотел загородить ее высоким растением, но Карла не позволила.
– А в чем дело? Ты же ушла из галереи из-за него.
– Может, он и не такой уж потрясающий человек, но скульптор хороший, – ответила Карла, пристраивая обреченного воина.
Я использовал его как подставку для своей шляпы. Мне пришлось купить шляпу, но покупка оказалась удачной. И постепенно сложилось что-то вроде мирной жизни, достаточно удовлетворительной для человека, достаточно хорошо представляющего, что такое плохая жизнь.
Жилье Олега, то бишь мой бывший номер, окрасилось в зеленый цвет под стать тахте. Оно пользовалось популярностью. Мы с Карлой иногда тоже принимали участие в устраивавшихся там сборищах и неплохо проводили время. В других случаях мы весело проводили время у себя, слушая доносившиеся через стенку бредовые разговоры.
Наш молодой русский друг устал ждать свою Ирину, которую он называл Карлушей. Ее фотографии, розданные официантам «Леопольда», поблекли и помялись, и он больше не справлялся у официантов о ней.
– Почему ты называешь Ирину Карлушей? – спросил я его однажды.
– Мою первую любовь тоже звали Ириной, – ответил он, и его всегдашняя улыбка померкла в полусумраке воспоминания. – Я тогда впервые почувствовал, что капитулирую перед своей любовью к девушке. Нам было по шестнадцать лет, и через год все кончилось, но я до сих пор испытываю угрызения совести, называя ее именем другую. Отец называл свою сестру, мою тетку, Карлушей, и мне всегда это нравилось.
– Значит, когда ты изменял Елене с Ириной, тебя совесть не мучила, а когда ты называл Ирину Ириной, тебе казалось, что ты изменяешь своей детской любви?
– Изменить можно только тому, кого любишь, – нахмурился он из-за моего непонимания. – А Елену я никогда не любил. Я любил Ирину и до сих пор люблю Карлушу.
– А как насчет девушек, которые бывают в твоих зеленых комнатах?
– Я потерял надежду увидеть когда-нибудь Карлушу снова, – ответил он, отвернувшись. – Футболки в качестве приманки не сработали. Наверное, это было бесполезно.
– Может быть, ты полюбишь одну из этих новых девушек?
– Нет, – решительно ответил он, снова воспрянув духом. – Мы, люди на букву «р», любим сильно и глубоко, и поэтому в нашей литературе и музыке столько безумной страсти.
Он с безумной страстью отдался работе с Навином, и они стали весьма прозорливой командой. Однажды они вместе с Дидье вели дело, получившее широкий резонанс. Тогда им удалось не только объединить расставшихся влюбленных, но и разоблачить банду работорговцев, которых арестовали.
Наш опасный беззаботный француз стал после этого уделять еще больше внимания работе в агентстве и в свободное от «Леопольда» время постоянно распутывал вместе с двумя молодыми детективами какой-нибудь «ужасно экстренный» случай.
Винсон продал свой наркобизнес конкуренту и вернулся в ашрам к Ранвей. После нескольких недель покаяния, когда он драил полы в ашраме, Винсон написал Карле, что настоящего контакта со святыми людьми у него не сложилось, но он нашел общий язык с садовниками, выращивавшими марихуану для святых людей. Он был в приподнятом настроении и разрабатывал планы нового, совместного с Ранвей бизнеса.
Компания Халеда не спонсировала никаких фильмов, и, когда в одном из южных районов убили копа, перемирие между полицейской мафией и бандитской мафией было нарушено. Число арестованных росло, Дилип-Молния работал в три смены.
Журналистку, озвучившую правду, избили на пороге ее дома; политика избили у него дома за то, что он отказался озвучить неправду. Стычки между полицией и Компанией Халеда во время судебных заседаний стали обычным делом, иногда перерастая в серьезные бунты. Компания расценивала эти судебные преследования как религиозную дискриминацию, полицейские усматривали преступный умысел во всех действиях Компании.
Трон Халеда шатался, и не было Абдуллы, чтобы укрепить его. Мистик, превратившийся в главаря банды, терял свой авторитет; его немотивированная жестокость компрометировала противозаконную деятельность, и все обитатели Бэк-стрит хотели укротить его.
Мы не могли укротить Халеда, но зато укротили Дилипа-Молнию.
Карла сказала, что у нее приготовлен подарок ко дню моего рождения и она хочет преподнести его мне немедленно.
– Я не праздную…
– Дней рождения. Я знаю. Но ты хочешь знать, что это за подарок, или нет?
– Ну, скажи.
– Копом, которого мы подловили на той фетишистской вечеринке, был Дилип-Молния.
Я вспомнил, как она говорила, что «карма – это молот, а не перышко».
– Очень любопытно.
– Хочешь узнать, что за фетиш у него был?
– Нет.
– Там фигурировала масса упаковочной пленки.
– Прекрати, пожалуйста.
– И были видны только его рот и неподвластные его воле части тела.
– Ну хватит уже.
– Был момент, когда девице пришлось прихлопнуть его гениталии мухобойкой.
– Карла…
– Пластмассовой, конечно, а затем…
Я заткнул уши и стал повторять «ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла», пока она не остановилась. Это было, конечно, по-детски и недостойно нас обоих, но подействовало.
– Итак. Учитывая, что это твой день рождения и Дилип-Молния полностью в наших руках, выбор за тобой, – произнесла Карла с нечестивой улыбкой бунтовщика. – Что ты предлагаешь сделать с видеозаписью?