– Тут не бери меня в расчет, Дидье, – сказал я.
– Тебе бы проповедовать с амвона отказ от удовольствий, друг мой, – рассмеялся он.
Дидье обнял меня, пожал руку Абдулле и подозвал официанта:
– Пиво! Два бокала! И гранатовый сок для нашего иранского друга! Без льда! Живо!
– Слушаюсь, сэр. Я помчусь со всех ног, не щадя себя и рискуя получить инфаркт, лишь бы вам услужить, – саркастически пробурчал Свити и удалился, демонстративно волоча ноги.
Свити входил в пятерку лучших официантов, каких я знавал на своем веку, – а я знавал многих. Свити не только и не столько прислуживал посетителям. Он контролировал перемещение товаров с черного рынка, которые попадали в «Леопольд» через одну дверь и утекали отсюда через другую без ведома хозяев заведения. Он брал комиссию за перепродажу со всех магазинчиков по соседству, не брезговал сводничеством и организовал небольшой, но прибыльный тотализатор. И всеми этими делами он ворочал с неизменной угрюмостью и неизбывным пессимизмом.
Мы втроем уселись в ряд спиной к стене и стали смотреть на зал и на улицу за его пределами.
– Как поживаешь, Абдулла? – спросил Дидье. – Давненько я не видел твоего прекрасного и устрашающего лица.
– Хвала Аллаху, – ответил Абдулла. – А как твои дела?
– Не жалуюсь, – вздохнул Дидье. – Я никогда не жалуюсь. Это одно из моих полновесных качеств, как говорят англичане. Имейте в виду, если бы я вдруг начал жаловаться, я превзошел бы в этом деле всех лучших жалобщиков мира.
– Минутку… – Абдулла озадаченно наморщил лоб. – Означают ли эти слова, что у тебя все в порядке?
– Да, мой друг. У меня все в порядке.
Прибыли напитки. Свити бесцеремонно брякнул бокалы с пивом передо мной и Дидье, а затем с демонстративным тщанием стер капельки с наружных стенок стакана с гранатовым соком для Абдуллы, бережно опустил стакан на столешницу и положил рядом целую стопку бумажных салфеток. Пятясь от Абдуллы, он с каждым шагом назад отвешивал легкий поклон, как будто покидал могилу святого после молитвенной церемонии.
Дидье негодующе скривил рот, а затем взглянул на меня в поисках сочувствия, и тут уж я, не удержавшись, фыркнул – да так, что пена с моего пива разлетелась по всему столу.
– Честное слово, Лин, эти люди находятся за пределами моего понимания! Я торчу здесь каждый день и каждый вечер уже много лет подряд. Я пролил реки мочи в их сортирах, я подвергал себя невообразимым – с точки зрения француза – гастрономическим истязаниям, и все это ради того, чтобы дать им хоть какое-то представление об утонченном и – не сочтите меня нескромным – блистательном декадансе! Но они продолжают относиться ко мне как к самому обычному туристу. Абдулла появляется здесь всего раз в год, и они готовы целовать ему ноги от счастья. Это уже не лезет ни в какие ворота!
– За те годы, что ты здесь провел, – сказал Абдулла, глотнув свежего сока, – они тебя хорошо изучили. Они знают предел твоего терпения. Но им неизвестно, когда и как может быть перейден мой предел. Только в том и разница.
– Но если ты перестанешь здесь появляться, Дидье, – подхватил я, – они будут скучать по тебе сильнее, чем по кому-либо еще в этом заведении.
Дидье, успокоенный, заулыбался и протянул руку к пиву.
– Разумеется, ты прав, Лин. Мне неоднократно доводилось слышать от самых разных людей, что я – совершенно незабываемая личность. Предлагаю тост! За тех, кто заплачет по нас, когда мы уйдем!
– И пусть им будет радостно, пока мы здесь! – сказал я, и мы чокнулись.
Только я приложился к бокалу, как на стул напротив меня плюхнулся мелкий жулик по имени Салех, при этом так толкнув стол, что из стакана Абдуллы выплеснулась часть сока.
– Что за кретины эти долбаные туристы! – заявил Салех без предисловий.
– Встань, – сказал ему Абдулла.
– Что?
– Встань, или я сломаю тебе руки.
Салех посмотрел на Дидье и на меня. Дидье взмахом пальцев дал понять, что ему лучше повиноваться. Салех перевел взгляд на Абдуллу и медленно встал.
– Ты кто такой? – спросил Абдулла.
– Салех, босс, – ответил тот, начиная нервничать. – Меня зовут Салех.
– Ты мусульманин?
– Да, босс.
– Разве так мусульмане здороваются с людьми?
– Что?
– Еще раз скажешь «что?», и я сломаю тебе руки.
– Виноват, босс. Салям алейкум. Меня зовут Салех.
– Ва алейкум салям, – ответил Абдулла. – Чем ты здесь занимаешься?
– Я… я… но…
Видя, что он вот-вот ляпнет злополучное «что?», я его опередил:
– У тебя какое-то дело, Салех?
– Да, конечно, у меня есть фотик, – сказал он и выложил на стол дорогой фотоаппарат.
– Не понимаю, – озадачился Абдулла. – Мы тут беседуем, освежаемся напитками. Зачем ты нам это сообщаешь?
– Он хочет его продать, Абдулла, – пояснил я. – Откуда он у тебя, Салех?
– От этих кретинов-туристов, что сидят позади меня. Два тощих блондинчика. Я подумал: может, вы захотите его купить. Мне срочно нужны деньги, понимаете?
– Не понимаю, – сказал Абдулла.
– Он обманом выманил у туристов фотоаппарат и хочет сбыть его здесь же, – сказал я.
– Развел их, как детей сопливых, – похвастался Салех. – Долбаные кретины!
– Если ты еще раз выругаешься в моем присутствии, – сказал Абдулла, – я выброшу тебя отсюда под колеса машин.
Салех уже понял, куда вляпался, и теперь очень хотел улизнуть. Он потянулся к фотоаппарату, но Абдулла предостерегающе поднял палец.
– Не трогай, – сказал он, и Салех убрал руку. – По какому праву ты нарушаешь покой других людей, приставая к ним со всякой ерундой?
– П-право? – переспросил Салех.
– Это ничего, – сказал я. – Люди часто обращаются ко мне по таким поводам, Абдулла.
– Это неправильно, – проворчал он. – Как ты можешь общаться с теми, у кого нет ни достоинства, ни чести?
– Ч-чести? – пролепетал Салех.
– Салех, видишь ли, в чем дело, – сказал я. – Ты смотришь на туристов как на жертв, которых можно надуть и обобрать. А мы считаем, что к ним следует относиться с пониманием и заботой.
– Что?
Абдулла молниеносным движением схватил его за кисть.
– Простите, босс! Нечаянно вырвалось!
Абдулла разжал руку.
– Какое самое дальнее место, куда ты выбирался из Колабы за всю свою жизнь, Салех? – спросил я.
– Однажды я ездил посмотреть на Тадж-Махал в Агре, – сказал он. – Это далеко отсюда.
– Кто был с тобой в поездке?