Вероника, тяжко вздохнув, приподнялась.
– Сиди уж… – презрительно бросил Гейнц. – Хорошо я тебя выдрессировал, сучка? Знаете, что мне в вас особенно нравится, подонки? Та быстрота, с которой вы все захрюкали по-свинячьему, стоя на четвереньках… Это и есть самое приятное в нынешней ситуации: скинуть вас в дерьмо с вашего Олимпа… Ты, расписной, зря шевелишь губами беззвучно. Догадаться легко, что там за словеса у тебя на уме. А вон тот, который бывший генерал, и вовсе сожрать живьем хочет. Зря вы злобствуете, честное слово. По большому счету, ничего такого уж уникального с вами и не произошло. Повторяется старая, как мир, история: в один прекрасный момент худые взбунтовались против толстых. И оттого, что бунт этот локален, суть дела не меняется. По сути, у нас тут нечто вроде восстания Спартака или товарища Пугачева. Думаете, там все иначе протекало? Да черта с два. Вот и получается, что я – ваш материализовавшийся, оживший страх. Ужастик из подсознания. Вы же, толстые, всю жизнь боитесь, что на вас однажды пойдут с вилами и пустыми мешками… А вдруг и пойдут однажды в массовом масштабе? У вас, синьор муж оттраханной мною светской красавицы, такое выражение морды, словно в башке у вас мыслительная работа происходит. Не поделитесь вумными мыслями?
Вся осторожность куда-то враз улетучилась – под напором той самой классовой ненависти. Вадим заговорил, уже наплевав на все последствия:
– Подумаешь, открыл Америку… Вы же нас всю жизнь втихомолку ненавидели: наши машины, нашу свободу, наши возможности. И мечты были самыми примитивными – сесть в наши машины, оттрахать наших баб, выгрести денежки… Вот только есть один немаловажный нюанс: кишка у тебя тонка, чтобы стать новым Спартаком или Пугачевым. Разин с Пугачевым, по крайней мере, были люди с размахом, могли собрать огромадную банду и устроить переполох на полстраны. А ты можешь строить из себя Спартака исключительно з д е с ь. На воле у тебя кишка тонка, духу не хватит не то что на бунт – какого-нибудь серьезного человека с толстым бумажником в подворотне ограбить… Правда ведь?
Похоже, он угодил в точку – лицо верзилы перекосилось в неподдельной ярости, он едва не вскочил, но превеликим усилием сдержался. Протянул:
– Ну, дорогой, придется для тебя с ходу что-нибудь особо приятное придумать. Попозжа. Поскольку нынче…
Послышались шаги. Вошел Василюк и, браво вытянувшись по стойке «смирно», отрапортовал:
– Герр шарфюрер, герр комендант велел передать, что пора сгонять…
– Ага, – широко усмехнулся эсэсовец. – Наконец-то. Идите к коменданту, камрад Вольдемар, доложите, что мы немедленно явимся…
– Яволь, герр шарфюрер! – рявкнул капо, повернулся через левое плечо и бегом припустил прочь.
– Видали? – почти растроганно спросил Гейнц. – В два счета из интеллигентского дерьма получился полезный ставленник режима. А почему? Пот??му что движет им та же благородная ненависть к вам, жирным котам… Стройся! Сомкнутыми рядами пойдем на культурное мероприятие…
И благоразумно отодвинулся подальше, расстегнув кобуру. Пропустил всех вперед, покрикивая:
– Налево! К клубу шагом марш!
Вадима не секунду прошиб липкий пот: что, если… До самого клуба он шагал словно в каком-то полубреду – у коменданта или этого скота вполне хватит ума, прознав про подземный ход, устроить какое-нибудь поганое шоу… Нет, но откуда им знать? Не должны они знать, не должны…
Он повторял это про себя, как молитву, – потому что молитв не знал никаких. Когда вошли в клуб, от сердца отлегло: и зал, и сцена были ярко освещены, должно быть, восстановили проводку и все лампы, которые здесь висели при пионерах. С первого мимолетного взгляда стало ясно, что доска, прикрывавшая нехитрый потайной механизм, пребывает на своем месте в полной неприкосновенности. Впрочем, это ни о чем еще не говорило…
Куча скамеек так и громоздилась у стены, но с полдюжины их установлено перед сценой, и там уже расселись обитатели двух бараков. Очень мало их осталось, человек пятнадцать, едва ли не вдвое поредело население…
А на сцене, прямо-таки залитой электрическим светом, стояло странноватое сооружение: прямоугольный фанерный щит повыше человеческого роста, украшенный примерно на половине высоты огромными цифрами от единицы до семерки – и под каждой цифрой зияло правильное круглое отверстие диаметром с футбольный мяч. Толком рассмотреть эту штуку Вадим не успел – пыльный, темно-красный занавес стал закрываться, перемещаясь резкими толчками.
– Вы – в зал, вы трое – на сцену, – распорядился Гейнц, больно тыкая в поясницу дубинкой.
Вадим с Эмилем и Братком поднялись на сцену, растерянно остановились. Из-за щита бойко вынырнул комендант:
– Пришли, хорошие мои? Ну-ка в темпе к остальным! Вон туда, живенько, по одному!
Вадим двинулся первым. За краем щита стояла Маргарита, веселая и цветущая, в одной руке у нее была какая-то большая темная бутылка, в другой – плоская медицинская рюмочка из толстого стекла. Кажется, с помощью такой промывают глаза, что-то такое помнится…
Она до краев наполнила рюмку непонятной жидкостью цвета слабого чая, протянула Вадиму:
– Ну-ка, одним глоточком!
Он заколебался, вспомнив все прошлые печальные прецеденты. Появившийся откуда-то сзади охранник пребольно упер ему в висок ружейное дуло:
– Тебе помочь, тварь?!
Внутренне передернувшись, Вадим выпил до дна. Отдавало каким-то резким, определенно аптечным привкусом, но прошло в глотку без неприятных ощущений.
– Туда, – подтолкнул охранник. – Мордой к щиту, напротив дырки… Шнель!
Через несколько секунд рядом с ним оказался Браток, а там и Эмиль. Появились еще несколько человек, так что все номера, то бишь дырки, оказались занятыми. По обе стороны короткой шеренги поместились охранники, а третий, прохаживаясь за их спинами, распорядился:
– А ну-ка, живенько спустили портки! И высунули хрены в дыру! Представьте, что кобылу трахаете – живей пойдет…
Тут только Вадим сообразил, что за ощущение нахлынуло нежданно-негаданно: великолепная, могучая эрекция, для которой вроде бы самое неподходящее место и время – и уж тем более никаких поводов. Микстура, сообразил он с тоскливым омерзением. Возбудитель подсунула, сучка шаровая…
– Слушайте сюда, – продолжал охранник. – Во все время представления стоять, как часовые у мавзолея. Если кто пискнет все равно что – саморучно дубинкой хрен переломаю… Замерли, козлы позорные!
Вадим замер, почти утыкаясь лицом в желтоватый фанерный лист, приятно пахнущий деревом и каким-то клеем. Что происходит вокруг, он, естественно, не видел. Оставалось лишь молча ждать, теряясь в догадках.
– Ну, как там? – послышался поблизости голос коменданта.
– Порядок, герр штандартенфюрер!