Ему, схема Метро всегда напоминала восьмилапого паука, в подбрюшии которого сходились все шесть разноцветных линий, иногда руническую свастику. Вот откуда в нас это всё? – Думал часто он. Метрополитен строился в течение последних 94-х лет, до нацизма, во время нацизма, и после Нюрнбергского процесса. Никого ни в чём нельзя было заподозрить, несколько поколений людей безотчётно дописывали, дополняли друг друга, а всё равно выходила рунический паук-свастика (он представлял, что это самка).
Она, как я уже недвусмысленно намекнул, была тоже верноподданной – Форелью и Джулианной Мур, в молодости, одновременно. Да, именно Форелью, не навагой, не сёмгой, не, боже упаси, палтусом! Он даже справочник ихтиолога специально потом открывал, чтобы убедиться в правильности своего первого впечатления.
Так вот, ей, верноподданной Джулианне Мур – Форели, схема городского метрополитена совсем даже не казалась паучихой или свастикой, скорее, многоруким, но схематичным и технократическим Шивой, в котором скрывались танк и подводная лодка с перископом. Нет, метрополитен определённо был мужчиной, причём недалёким и несчастливым.
На каждой станции играла определённая музыка, вот почему он садился на третьей станции голубой лапки паучихи-свастики под «Торжество глупой коровы» Баха, а она – на пятой станции той же ветки (северо-западная рука Шивы) под «Dancing Queen» группы ABBA.
Как вам уже известно, единственный вагон для верноподданных почти всегда оставался полупустым, таким образом, иным может показаться странным, от чего они не встретились раньше, ведь уже много лет Пер Гюнт и Форель ездили в одно и то же время королевским поездом «Е2-Е4». Но, что значит встретиться? Уверяю вас, встреча в северном городе посреди скал – это всегда настоящее чудо, а вот разминуться, пройти мимо, не заметить – простая серая обыденность. А, кроме того, чудо здесь, в силу нехватки витамина D, быстро превращается в ту самую простую серую обыденность, и люди перестают встречаться друг с другом, даже в супружеской постели.
Один близкий друг рассказывал мне, что каждый вечер они с женой честно ложились в одну кровать, но встречаться там стали, со временем, всё реже. Примерно через 5 лет супружеской жизни, они встречались уже только 3 раза в неделю. Это были, как правило, понедельники, среды и пятницы. Через 8 лет, это почему-то стали вторники и субботы. А чрез 11 лет совместной жизни (скорее, это всего лишь фразеологическая условность) он мог её встретить там даже не каждую неделю. Не подумайте чего, жена каждый вечер ложилась в ту же самую кровать, и никуда не сбегала по ночам! Просто она тоже стала встречать его там редко, судя по её наблюдениям, даже гораздо реже, чем он её.
Отражение первое. «Станция «Танцующая королева», следующая станция «Ода к радости», движемся к центру города». – Голос из динамика звучал по-весеннему бодро, не смотря на зимнюю полярную ночь. Он сидел почти напротив двустворчатых дверей, закинув ногу на ногу, и смотрел на новеньком планшете «Сказки Андерсена» Ларса фон Триера… Но двери вагона распахнулись, и властная сила мягкой гравитации потянула его вперёд, как будто на платформе кто-то достал из кармана нейтронную звезду (такие случаи бывали, но за них полагался немаленький штраф, в Метро категорически запрещалось доставать из карманов любые звёзды). Он приподнялся над полом, чуть не выронив планшет из рук, и так бы, несомненно, вылетел вон из вагона, если бы, если бы, не произошло первое отражение.
Вошедшая лучезарная Форель, похожая на молодую Джулианну Мур весело посмотрела ему в глаза, и он, в тот же миг, по траектории осеннего листа вновь опустился на сидение. Вообще всё произошло так быстро, что немногочисленные пассажиры ничего не заметили, а может всё это происходило в коконе локальной реальности, со своим особым временем. Таковая возникала, когда, опять-таки, кто-то баловался в Метро с нейтронными звёздами.
Усевшись на своё место, Пер Гюнт, вспомнил о метафизической девушке Мураками, и о стопроцентной девушке Мураками, и о тех девушках Мураками, которые, с возрастом не меняются. Ты взрослеешь, стареешь, а они, уже изрядно подзабытые, навсегда остаются с тобой, такими, какими ты помнил их когда-то и какими ты плохо их помнишь теперь. И вдруг ты, – в смысле, не ты, а Мураками, – начинаешь их встречать в самых разных неожиданных местах. Они выглядят по-прежнему юными, весёлыми, привлекательными, совсем не изменившимися. Эти встречи, вследствие их невозможности, разумеется, выглядят мистическими, случайными, если можно считать случайной твою юность. И особенно подходящее место для подобных встреч, естественно, токийская подземка.
Он только теперь понял, что это, в самом деле, естественно – подземка. Раньше ему казалось – авторский вымысел, приёмчик – фантазирует старик. Но, нет. Форель – Джулианна Мур была и метафизической, и стопроцентной, и, такое ощущение, что он знал её давным-давно, когда-то, а теперь просто припомнил, воспрянув ото сна.
Справочник ихтиолога однозначно указывает на то, что Форели должны иметь рыжие, или, в крайнем случае, рыжеватые волосы – у неё были. Глаза у Форелей карие, или серо-голубые, но обязательно спокойные и чуть насмешливые – точно! Часто они ходят (о Форелях, так же как и о кораблях не принято говорить «плавают») в свободных, развевающихся на ветру туниках, но это метафизически. Обычному глазу кажется, что они предпочитают джинсы и свитер. Тунику он видел, правда, одно только мгновение, потом, действительно – джинсы, белый шерстяной свитер, поверх которого пуховая куртка. И самое главное, Форель пахнет весной в любое время года! Так значит, дело было не в женском голосе, доносившимся из динамика? Пер Гюнт – Ричард Гир снова уткнулся в планшет, но в голову полезли разные мысли.
«Мы, северяне, чем-то похожи на японцев, особенно, на средневековых, думал он. У нас тоже, всё внутри. Это не значит, что мы бесстрастные, просто наши нешуточные душевные страсти скованы льдом. Горит огонь внутри, а лёд не плавит – странный это огонь, и странный лёд. Ларс фон Триер, тот тоже японец! Умеет жути нагнать – всё жёлуди, жёлуди, жёлуди, ночью, по крыше… А может по-другому нужно? Была бы она где-нибудь в Мадриде, или Сан-Паулу, ей бы тут же широко заулыбались все мужчины, наговорили бы кучу комплиментов, познакомились… А ты сидишь, и делаешь вид, что кино смотришь…».
Он повернул голову налево, Форель – Джулианна Мур читала какую-то не очень толстую книжку в мягкой обложке, и слегка улыбалась её мягким податливым страницам.
«Нет, не нужно, не знаю почему, не нужно, что-то упростится, оборвётся, уйдёт безвозвратно… Я могу улыбнуться ей, но, если я захочу сблизиться, заговорю, то, боюсь, внезапно увижу, что она никакая не божественная Форель, а обычная женщина, с кучей проблем и двумя детьми от какого-нибудь идиота – рыбака с сейнера, с которым она была вынуждена развестись, по причине его депрессивного пьянства… Андерсен… Андерсен… Андерсен – тоже японец! Приходил в публичный дом и рассказывал северным гейшам свои сказки, те от умиления плакали…».
(Поезд проехал «Оду к радости» и поспешил в направлении «Yesterday»).
«Какой он забавный, Пер Гюнт, и немного Ричард Гир… Скуластенький… Внешне он конечно больше похож на Пера Гюнта – красавчик. А внутри, конечно же, Ричард Гир! Он тоже, наверное, буддист, или мог бы им стать, во всяком случае… Надо же, ещё ни разу не подумал о сексе! Это так трогательно… Плохо, если наоборот. Пер Гюнт, был настоящим бабником и тёмным, пустым человеком, даже работорговлей занимался… Он – белый работорговец, Я – чёрная рабыня! Дура какая…»