За последнюю неделю, прошедшую со дня смерти девушки-переводчицы, Джозеф Кроуз потерял много сил. Постоянное умственное напряжение, возникающее и отбрасываемое, только для того, чтобы возникнуть, вновь подозрения, загадки, не дающие покоя, всё пребывающие необъяснимые факты и новые подробности, а, в довершение ко всему, плохой сон – сделали своё дело. Он похудел и постарел на несколько лет. Так ему, во всяком случае, казалось, когда он рассматривал своё кое-как выбритое лицо с тёмными кругами вокруг глаз и заострившимся хищным носом в старинное зеркало, обрамлённое литыми бронзовыми завитушками. В какие-то мгновения инспектору даже мерещилось, что в зеркале он видит не себя, а своего отца, которому за последнюю неделю стало заметно хуже. Эти морочные видения явно не предвещали ничего хорошего, а только ещё больше расстраивали нервы и угнетали ещё недавно молодое и крепкое тело.
Смит с головой погрузился в рукопись Ся Бо. Он оставил свои вечерние прогулки и даже перестал валяться на так полюбившимся ему персидском диване, целыми днями проводя за письменным столом, морща лоб, почёсываясь, чему-то удивляясь и быстро делая какие-то пометки. Кроуз старался не мешать ему, ни о чём не спрашивал, да и тревога за здоровье отца уводила его мысли в сторону от Самоучителя, пока о нём не заговорил сам Кроуз-старший.
– Джозеф, сын мой, – (последние дни он почти не вставал с постели), – знаешь, о чём я сейчас думаю?
– О чём, отец? – он бережно наложил свою ладонь на сухую, пожелтевшую отцовскую руку.
– Я думаю о том, что жизнь не дала мне шансов быть счастливым, так, как я себе это представлял, глупец, – старик то ли хохотнул, то ли прерывисто всхлипнул. – Однако же именно теперь, когда она постепенно покидает меня, я счастлив, – Эдвард Кроуз зажмурился, и по его пергаментным щекам потекли слёзы.
– Отец, отец, что ты!
– За меня не беспокойся, – поторопился он успокоить сына, пожимая его запястье, – это совершенно ни к чему. Лучше выслушай меня. Ты помнишь, что сказал нашему Лемюэлю наставник монастыря Тяо Бон, когда благословлял его в путь?
Джозеф Кроуз прекрасно помнил слова наставника, тем более, он лично рассказал о них Кроузу-старшему, не присутствовавшему при его разговоре со Смитом. Но ему показалось очень странным и удивительным, что отец назвал коммивояжера «нашим Лемюэлем». И теперь он так и этак, с разных сторон рассматривал услышанное, диковинное словосочетание.
– Он сказал: то, что ты ищешь, может быть найдено только чистыми помыслами сердца! И я теперь всё время думаю над его мудрым наставлением.
Старик немного помолчал.
– Я получил прекрасное медицинское образование в Метрополии и мог бы стать неплохим доктором, лечить, а может быть, даже спасать людей. Но я погнался за приключениями и за лёгкой наживой. Чисты были тогда помыслы моего сердца? Нет! Когда я потерпел неудачу и остался без средств к существованию, разве не мог я вернуться к врачебной практике? Конечно, мог. Но вместо этого я пошёл на службу в полицию. Спроси меня, Джозеф: отчего так? Чистыми ли были помыслы моего сердца на этот раз? И я тебе отвечу: о, нет, оно до краёв оказалось наполненным самой чёрной завистью и желанием отомстить всем за свои неудачи и за свою неудовлетворённую алчность. Кровь от злобы кипела и клокотала в нём. И что же дальше? Я – доктор, даже не смог спасти твою мать! Единственную женщину, которую я любил в этой жизни, – Эдвард Кроуз отвернул голову к стене. – Может быть, её смерть, которая должна была послужить мне уроком, смягчила моё сердце? И опять же – нет! Она только удвоила моё ожесточение…
И вот, в конце-концов, опиум, за которым я много лет назад погнался сюда, в Гонконг, за тысячи морских миль, убивает меня ещё не в очень преклонных годах, меня – врача, сбежавшего в молодости от своих пациентов, и скоро убьёт. Жизнь не дала мне шансов быть счастливым, она лишь читала помыслы моего сердца, как открытую книгу, и давала мне то, что видела там. А там…, – Кроуз-старший не договорил, лишь отчаянно махнул рукой.
Джозеф Кроуз поразился перемене, произошедшей в отце. Опиумный дурман, казалось бы, уже навсегда поселившийся в нём, как будто куда-то исчез, внезапно выветрился, а его драгоценный родитель, в одно мгновение сделался вдруг каким-то до прозрачности трезвым во всех своих суждениях и умиротворённым. Инспектор изумлённо молчал и ждал, что старый Кроуз скажет дальше.
– Оставь службу, Джозеф! – он попытался приподняться с постели. – Не делай со своей жизнью то, что с ней сделал, когда-то я.
– Но, отец…
– Не спорь, я знаю, о чём говорю, а ты – нет, и поэтому продолжаешь упорно цепляться за свою погибель. Ты должен помочь Лемюэлю разыскать Ся Бо, чтобы возвратить ему рукопись и вернуть настоящий Самоучитель в монастырь Тяо Бон! – Эдвард Кроуз, обессилев, упал на подушку.
– Да, но ты, должно быть, забыл, что я ещё не закончил расследование загадочной смерти переводчицы, и возможно, мистер Смит всё-таки имеет какое-то отношение к её убийству. Вот и Томпсон считает, что…
– Брось, Джозеф. Если кто и убил девчонку, так это ты.
Теперь Кроуз-младший изобразил на своём лице нескрываемую, крайнюю степень изумления.
– Что ты на меня так смотришь? Ты знаешь это не хуже меня, – спокойно выговорил старик. – Если бы ты не подсунул ей записки, она бы осталась жива.
– Ну, знаешь, отец, это надо ещё доказать! Убийца, если таковой действительно присутствует в этом деле, почему-то не взял рукописи, а значит, скорее всего, она и не могла послужить причиной смерти Ляо.
– Джозеф, мой мальчик, твоё сердце глухо, а потому ты либо не хочешь, либо не можешь понять то, что я тебе говорю. А главное, ты не в состоянии признать очевидное. И за это я виню теперь прежде всего себя! – Кроуз-старший снова беспокойно заметался по постели. – Дай мне слово, что оставишь службу в полиции, как только я навсегда сомкну веки!
– Да что ты такое говоришь, отец?! – уже откровенно возмутился отпрыск.
– Я знаю, что говорю. Пообещай мне! – он снова попытался судорожно схватить за руку сына.
– Ну, хорошо, я обещаю, но…
– Вот и отлично! И никаких «но», – старик мгновенно успокоился, как будто и не было между ними только что этого эмоционального и малоприятного для Джозефа разговора. – А теперь позови ко мне Лемюэля, я хочу услышать его чудесную флейту. Она будет мне петь о прибрежных скалах Шотландии и о зелёных долинах Уэльса, о тех местах, к которым мне самое время возвратиться теперь.
Кроуз-старший блаженно прикрыл глаза и какое-то время ещё слышал немного грустную чистую мелодию, будто бы доносившуюся до его сознания ветром, в которой его детские мечты сливались с небом, небо сливалось с морем, а море с землёй, поросшей вечно молодой, сочной травой…
На следующий день после похорон отца, на которые из всего управления Британской Колониальной полиции пришёл вразвалочку, тяжело отдуваясь, один только коллега Томпсон, Джозеф Кроуз получил письмо. На синем конверте, доставленном ему вежливым китайцем, плохо говорящим по-английски было начертано: «Мистеру, Джозефу Кроузу. Лично».