Зловещее, как щелчок взведенного курка.
А затем – негромкий стрекочущий звук. Как будто кто-то несколько раз резко встряхнул пустую, высохшую тыкву, внутри которой труха и семечки.
– Отпусти мою руку, – шепотом произнесла Регина, едва не касаясь губами уха Виира. – Ты делаешь мне больно.
Не замечая того, Хамерхаузен все крепче сжимал руку девушки.
– Извини. – Виир ослабил хватку.
– Почему мы стоим?
Хороший вопрос, твердь твою!
Хамерхаузен и сам не отказался бы узнать на него ответ.
– Тебе страшно?
С чего это она взяла?
Да что вообще себе позволяет эта рыжая!
Хочет сказать, что ей все абсолютно побоку: мрак, хищные звери, зловещее шипение?..
Усопье, суть его!
– Ты слышишь?
– Что?
– Шипение.
– Да.
Она произнесла это «да» таким обыденным тоном, как будто в доносящихся из темноты зловещих звуках не было ничего необычного. Как будто это были самые естественные ночные звуки вроде комариного писка.
– Тебе это не кажется… странным?
– Почему?
– Ну, не знаю…
Что рыжая по-настоящему умела, так это ставить своими вопросами собеседника в тупик. Как к глухой стенке для расстрела. Разве что только глаза не завязывала. Хотя какой смысл делать это в темноте?
– Ты знаешь, что это такое?
– Стать твою, – не сдержался Хамерхаузен, – откуда, по-твоему, я могу это знать? Ты думаешь, я каждое воскресенье выезжаю в Усопье на пикник?
– Не шуми, – строгим голосом осадила его Регина.
– Не доставай меня.
– Ты рамон или кто?
– У тебя есть причины для сомнений?
– Рамон не станет париться из-за ерунды.
– Из-за какой ерунды?
– Да из-за всякой.
– Послушай-ка, детка. – Хамерхаузен повернулся к Регине лицом, хотя в поглотившей их темноте лица девушки все равно не было видно. – Или ты перестаешь язвить по любому поводу, или…
– Я тебе не детка.
– Но ты и не рамон.
– Я спасла тебя от черного мешка со щупальцами.
– А я вытащил тебя из пасти плотоядного цветка.
Словесная перепалка не становилась менее яростной от того, что велась едва слышным полушепотом. Хотя со стороны это, наверное, выглядело забавно. Если б было кому смотреть.
– Разбежимся в разные стороны?
– Зачем?
– Посмотрим, кто доживет до рассвета.
– Ты чокнутая.
– Да. И что с того?
Хамерхаузену было что ответить, но прежде, чем он успел произнести хоть слово, что-то коснулось его плеча.
– Убери руку, – ненавидяще прошипел Виир.
– Какую?
– Левую.
За правую он ее держал.
Раздался негромкий щелчок пальцев.
– Вот она!
Хамерхаузен замер, боясь пошевелиться.
Воображение уже нарисовало предельно жуткую картину происходящего.
– Тогда что лежит у меня на плече?
Это могла быть огромная змея, готовая обвиться вокруг шеи. Или щупальце гигантского осьминога.
Осьминоги живут в воде?
Да что вы говорите!
А это сухопутный, может быть, даже древесный осьминог!
Рухнувшие небеса! Это ведь Усопшие Земли!
– Не знаю, – с невозмутимым спокойствием ответила на рыжая. – Хочешь, чтобы я проверила?
– Не трогай! – едва не в полный голос воскликнул рамон.
– А что такого?
Регина прикидывалась или на самом деле не понимала, насколько опасно их положение?
Виир снова услышал знакомое шипение. На этот раз можно было не гадать, откуда оно доносится – звук раздался возле правого уха.
– Это ты шипишь? – спросила Регина.
– Нет.
– Тогда… Виир…
– Да?
– У тебя на плече что-то светится.
Осторожно, не поворачивая головы, Хамерхаузен попытался скосить взгляд, чтобы увидеть то, о чем говорила Регина.
– Ничего не вижу.
– Хочешь сказать, что я вру?
– Я просто сказал, что ничего не вижу.
– Ну, знаешь, чтобы не увидеть это, нужно быть слепым.
Хамерхаузен стиснул зубы. Он все же решил не поворачивать голову. Тот, кто сидел у него на плече, пока вел себя спокойно. Но мог среагировать на движение. Виир вовсе не хотел, чтобы его укусили за щеку или за нос.
– Что там?
– Красный крест.
– Что?
– Крест красного цвета. Что непонятно?
– Он лежит у меня на плече?
– Если бы я еще видела твое плечо… Я вижу только красный крест в кромешной тьме.
Светящийся красный крест в темноте – это здорово отдавало совсем уж несусветной дичью. Хамерхаузен даже думать не хотел о том, что у Регины что-то там не в порядке с головой. Но временное помутнение разума – такое ведь с каждым может случиться. Рыжую не так давно чуть было не съел плотоядный цветок. Хамерхаузен вытащил ее буквально из пасти этой твари, всю, с ног до головы перемазанную мерзко слизью. Шок, потеря ориентации в пространстве – после такого можно не только светящийся крест в темноте увидеть.
А что, если и он сам…
Хамерхаузен начал медленно поворачивать голову.
Со стороны плеча вновь раздалось шипение. На этот раз отчетливое и громкое, похожее на предупреждение.
И тут Виир почувствовал, что его переполняет уже не страх и даже не досада, которая какое-то время была спутницей страха, а злость. Самая настоящая злость. Злость на этот лес, по которому они тащились незнамо куда, на темноту, из-за которой невозможно было сориентироваться, на всех этих тварей, ползающих, прыгающих и летающих, что прятались в темноте и издавали пугающие звуки, потому что в темноте, стать твою, все звуки звучат пугающе! Злость на Регину, в которую будто вселился бес противоречия, из-за чего с ней ни о чем невозможно был спокойно договориться. Злость на себя самого за тот страх, что превратил его в параноика, прячущегося от себя самого в углу за комодом.
Хамерхаузен выпустил руку Регины – Вииир! – и быстро провел ладонью по правому плечу, чтобы наконец убедить себя в том, что там ничего нет, кроме его собственных фантазий.
Тварь, сидевшая на плече, оказалась размером с белку. Но шкура у нее была голая и влажная. Она даже не пыталась удержаться на занятом месте. Но перед тем, как упасть, цапнула рамона за мизинец.