– Ты был там? Нет! Ты не знаешь! Под Грюнвальдом эти гребаные корпоративщики запустили «Ливень». Не слышал? Стена перегретой плазмы шириной пять верст… Мы выжили… И убивали потом всех – детей, баб… Такой был приказ, понимаешь? Приказ! Не должно было остаться следов. Ты… ты убивал когда-нибудь? Ты убивал когда-нибудь детей… много…
Андрей отставил стакан: потом надо будет напиться; сейчас – нет.
Взгляд «ефрейтора» был совсем осмыслен. Он усмехнулся:
– Был такой писатель в древности… Сергей… забыл, как его там… книгу написал про крутого наемника, который прошел через все. Хорошая книга… Он там говорит такую… хорошую фразу… «Я вас отучу мечтать!» – он грохнул кулаком по столу; звякнули ножи на тарелках. – Суки…
Сержик дернулся при звуке удара.
На мгновение Андрей прикрыл глаза, собирая Силу, но в этом почти не было необходимости: ненависть поднимала его, словно на крыльях.
– Все бы вам… – продолжал ветеран, глядя куда-то в стену трезвыми стеклянными глазами, – все бы вам о гуманности говорить… Вас бы туда, на Крайнюю…
Андрей оторвал от стола правую руку; кисть гудела.
– Я убивал. Много убивал, – голос парня неожиданно стал почти спокойным. – А вы все сосунки. Вам легко жить. А я убивал. Такой был приказ. Не мы придумали…
Андрей встал; громыхнув, упал позади него хлипкий стул.
– Убивает тот, кто нажимает на спуск.
Он протянул руку и легко коснулся груди ветерана чуть ниже линии, соединяющей соски. Тот вздрогнул и осел; вытянул шею, словно силясь что-то сказать, потом вдруг обмяк, полуприкрыв глаза.
– Идем, Серж, – сказал Андрей, бросая на стол пару червонцев.
Мальчишка выпрыгнул из своего стула, словно под ним стоял ламповый нагреватель с древних кораблей, и метнулся к Андрею.
– Пошли, – повторил тот.
Позади них человек, прошедший плохую войну и поставивший себе в заслугу свою неполноценность, тихо скреб руками по столу: его сердце умирало, а центральная нервная система уже была почти парализована.
– Эй, хозяева! – позвал Андрей. – Посмотрите, там, кажется, вашему посетителю дурно…
Окончательно Андрей пришел в себя на катере, за чашкой кофе, уже традиционно сваренного Сержем. Рука ныла – где-то чуть выше запястья. Тряхнув головой, Андрей сходил на камбуз и принес полную бутылку виски – пожалуй, самого подходящего напитка для такого случая. Открыл ее, хлебнул из горла. Закурил.
– А говорил, что тебя не учили магии, – чуть усмехнувшись, сказал Сержик.
– Я никогда раньше этого не делал, – ответил Андрей. – Даже не думал, что могу. Говорят, что большая любовь и большая ненависть – врата Силы.
– Что он сказал, Андрей? Ну, то есть… за что ты его?
– Я тебе потом расскажу, Сержик, ладно? – сказал Андрей и снова глотнул из бутылки. – Завтра.
– Конечно.
Но после всего, что случилось, сразу ложиться спать было невозможно. Они заговорили о боевых искусствах. Неожиданно выяснилось, что в остатках «Локхид» боевые техники, связанные с прямым использованием Силы, сохранились существенно хуже, чем в остатках РАКК. Мальчишка засыпал Андрея вопросами; тот отвечал, не забывая отдавать должное виски и быстро пьянея.
От древних боевых искусств разговор перешел к техникам современным, известным многим, но мало кому доступным.
– А техники «Джень» – ты что-нибудь о них знаешь? – спросил Сержик.
– Дерьмо! – со вкусом сказал Андрей. – Имперские разработки. Рассчитаны на то, чтобы выжать из человека максимум внутренней силы… и выбросить его. Идеально подходят для самоубийства. Или – для краткосрочного смертельного боя… первого и последнего. Настоящий воин черпает от истинной Силы, а не пережигает в убойную мощь свое Я. Так меня учили… Серж, я знаю не намного больше твоего… к сожалению.
– Зато можешь намного больше.
– Чушь. Это просто возраст и опыт.
Андрей снова изрядно приложился к бутылке.
– Я тоже думал, что это целая проблема, – он собрался было поставить бутылку на стол, но передумал и снова поднес ее ко рту. – Я тоже боялся, что не смогу. Но смог, когда стало нужно.
Сержик почувствовал, что тон Андрея изменился – нехорошо изменился, очень знакомо. Да и заговорил он, кажется, уже о другом.
– Смог, – повторил Андрей. – Мне было семнадцать, когда…
– Заткнись! – голос Сержа прозвенел в тесной кают-компании катера. – Ты что… делаешь? Я тоже читал в детстве ту старую книжку, про которую говорил этот… которого ты сегодня убил. Там всю книгу главный герой плачется, что он потому убийца, что в детстве его планету спалили, а его самого одноклассники трахнули. Андрей, ты что? Нельзя! Ты… ты как этот, в баре, которого ты сам…
Андрей закаменел в кресле, стремительно трезвея.
– Ну? – Сергей вскочил. – Ну, давай, рассказывай, чего там у тебя было? Не «Ливень», конечно. Твои же явно были с другой стороны. Что – имперские танки? Нет? Ну – давай, плачься, кто там научил тебя убивать? Полиция? СБ? Морпех изнасиловал твою…
– Заткнись, – выдохнул Андрей. – И… прости меня, Сержик.
Мальчишка как-то сразу сник; упал в свое кресло:
– Ты все врал.
– Серж…
– Суки! – мальчик вдруг стукнул обоими кулаками по столу. – Один раз поверил… Мне дед объяснял: не бывает истинной Силы без права, а право – оно внутри; не верь тому, кто говорит, что его право дано извне. Убивай, если ты прав, но не говори, что… – он уронил голову на руки и заплакал – не навзрыд, тихо, просто текла из глаз безнадежно соленая влага.
– Серж…
– Что?! Чего тебе? Я первый раз поверил, что бывает по-настоящему… А ты… такой же… Нету никакой Силы.
Андрей оглянулся – уже трезвый, с горящим от ужаса и стыда лицом. Увидел пучок тусклых полевых цветов и каких-то трав, что позавчера притащил с летного поля Сергей: уже увядшие, они печально свисали на край стакана с водой.
Ох, не стоит, подумал он, восстанавливаться неделю буду. Еще и после этого дурака в кабаке…
Но было нужно.
Андрей прикрыл глаза, второй раз за сегодняшний день собирая всю Силу, которую мог; последние остатки опьянения слетали с него ошметками.
– Сержик, – тихо позвал он.
Мальчик оторвал голову от локтей, посмотрел на него.
– Сила есть, Сержик, – Андрей вдохнул и поднес правую руку к полумертвым цветам.
Сила била сквозь его руку, как вода через пожарный брандспойт. Он никогда не делал этого раньше… Не неделя… полгода… год релаксации.
Цветы оживали на глазах; даже полуосыпавшийся колосок никому неизвестного злака из мира Седой приподнялся и запылал сочной, живой зеленью.