– Алле?
Выслушав сообщение, коротко ответил и дал отбой. Потом пояснил специально для майора:
– Они подьехали. Чемодан забрали. Проверили…
– Все в порядке?
Вопрос был задан невпопад, но Асхабов только махнул рукой:
– По машинам!
Колонна развернулась и пошла в сторону крепости. Но примерно через семьсот метров головной БТР нырнул вправо и почти не считаясь с отсутствием дороги запрыгал по руслу высохшей речки.
Стало не до расспросов.
Виноградова и его спутников без пощады швыряло от борта к борту и главное теперь было – не прикусить язык и уберечь голову от самых болезненных ударов.
Наконец, бронетранспортер застыл на месте – и Владимир Александрович уткнулся носом в спину здоровяку с переднего сиденья.
– Вылезаем?
– Да, пошли… Быстрее!
Белую «мазду» с тонированными стеклами заметили почти одновременно:
– Вон они! Все точно. Пошли?
– Спокойно.
Микроавтобус заполз передком на огромный валун, и стоял, почти уперевшись своими японскими фарами в небо.
Вокруг, конечно, ни души.
Однако, вместо того, чтобы сразу броситься к «мазде», Асхабов послал две группы на осмотр окресности – попадать в засаду ему больше не хотелось.
Потом вперед пошли бородач с миноискателем и ещё один сапер, и только после них командир гвардейцев приступил к самому главному.
Кабина была пуста.
– Ну, во имя Аллаха!
Задняя дверь микроавтобуса открылась легко, без скрипа.
– Господи…
На дне салона лежали два тела, накрытых большим и тяжелым куском брезента.
– Отойди-ка, майор! – Асхабов перегнулся внутрь, насколько это было возможно, и потянул на себя дальний край материи:
– Живой! Живой, да?
Тут и Владимир Александрович не разглядел даже, а угадал какое-то шевеление:
– Самошин? Ну, бляха… Живой!
Журналист был крепко-накрепко, по рукам и ногам спеленут парашютными стропами. Шея его профессионально фиксировалась петлей-удавкой, которая при этом удерживала ещё и забитый в рот кляп.
– Нож есть? А то задохнется от радости!
Опережая Асхабова, майор до конца сдернул с лежащих брезент:
– Гвоздюк?
– Вах-х…
Второго журналиста никто не связывал.
Нужды в этом, собственно, не было. Длинное, нескладное тело телевизионного оператора оказалось мертвым: одна ладонь у сердца, другая сжата в кулак.
На запрокинутом лице, вокруг синих губ темнели кровоподтеки.
– С ним что – все? Точно, да? – Не хотел верить себе Асхабов.
Владимир Александрович убрал руку с шеи покойника:
– Да. Уже давно…
– Ах, билять! Порву, падлы!
И в этот момент тихо, по-кошачьи всхлипнул Самошин…
* * *
Владимир Александрович обернулся на скрип дверных петель:
– Спит?
– Заснул. – Асхабов прошел к столу. – Убирать?
– Да, пожалуй. Мне достаточно.
Хозяин взял почти пустую литровую бутыль «Московской», закрыл её и упрятал в шкаф:
– Ладно. Аллах простит. Верно, майор?
– Не знаю. Я православный, нам разрешается…
Вообще-то, они с Асхабовым выпили всего по стаканчику, остальное водка досталось вызволенному из плена журналисту.
Вот ему-то как раз водочка пришлась как нельзя кстати…
– Успокоился хоть немного?
– Ну, в общем – да. Развезло парня, но это и к лучшему.
На крепость опустилась ночь, и Владимир Александрович опять остался один на один с начальником республиканской гвардии. Тусклая лампочка под потолком, стол, скатерть… Со стороны могло показаться, что Виноградов заглянул сюда просто по-соседски, на чашку чаю.
О главном говорить не хотелось.
– Оператора жалко.
– Этого, второго? Да, конечно.
Всем известно, что для заложников последние сутки перед решением их судьбы являются самыми тяжелыми. Страх и надежда, неуверенность и возбуждение сменяют друг друга, доводя людей до нервного срыва, непоправимо уродуя психику и даже порой – убивая.
Алексей Самошин ещё не скоро окончательно оправится от пережитого. А Виктор…
– Он что, действительно здорово пил?
– Да, постояннно. Зашибал… – Виноградов припомнил отечное, вечно похмельное лицо Гвоздюка.
– Он с какого года?
– Не помню. Лет на десять-двенадцать старше Алексея.
Конечно: возраст уже, подорванное алкоголем сердце. Вот и приступ. Самошин сказал, что Виктор даже не мучался – умер во сне, прошлой ночью. Когда стали будить, спохватились – ан, уже поздно!
Бедняга-журналист… Владимир Александрович представил себе, каково это ему было – пролежать несколько часов в полной неизвестности, спеленутым, посреди чужих гор.
Да ещё бок о бок с мертвецом.
Майора передернуло:
– Значит, что у нас получается?
– Да, собственно, хорошего мало.
Они оба старались «работать» с Самошиным мягко, без давления, но кое-что из его сумбурных, путаных обьяснений вытянуть удалось.
Во-первых, обстоятельства похищения. В целом они не отличались от официальной версии: выехали в горы, снимать репортаж про нефтепровод, сразу за перевалом «жигули» остановили вооруженные люди, пришлось пересесть в другую машину. Потом журналистам завязали глаза и повязки снять разрешили только в каком-то бункере…
Вообще, за время плена Самошин и Гвоздюк сменили несколько пещер и подвалов. Была, кажется, даже одна городская квартира. Но в подробностях, касающихся численности, вооружения, экипировки и мест базирования похитившей их банды Алексей пока путался – вполне естественно, эту информацию из него вынут позже московские профессионалы.
Кормили журналистов небогато, но вдоволь. Не били. Бытовые условия, конечно, убогие – каменный век, но жить можно.
Что же касается последних событий, то с точки зрения заложника они развивались так. Позавчера им с Виктором сообщили, что из России наконец прибыли деньги – все двести тысяч долларов. По такому поводу был организован даже праздничный ужин…
Но уже следующим вечером произошло что-то страшное: шум, стрельба, нечеловеческие крики. Когда все стихло, заложникам показали окровавленное тело. Якобы, человек под пытками признал, что послан для организации побега журналистов. И что ночью готовится нападение спецназа на лагерь… В подтверждение этого была продемонстрирована записка Виноградова.