Надо с хлебом и маслом есть, — пояснил Вырвиглаз. — А так невкусно. А ни хлеба, ни масла у нас нет.
И потрогал голову.
А Упырь вообще икру не стал пробовать. Наверное, надоела она ему.
Он тебя бил? — спросил он с интересом Вырвиглаза.
Вырвиглаз отмахнулся.
Ерунда, — сказал он. — Побил немного, жаба, конечно. Это даже хорошо...
Вырвиглаз задумчиво поглядел на банку, зачерпнул икры, стал есть без всякого удовольствия.
Почему хорошо? — спросил Упырь.
Потому что сегодня он проснётся и ему станет стыдно. Даст денег, сходим в пельменную. Жаль, что побрил, жаба... — Вырвиглаз постучал ложкой по ставшей звонкой голове. — Ну да ничего, отрастёт. В этом даже что-то есть...
Вырвиглаз погляделся в своё отражение в окне. На самом деле в такой причёске что-то было — Вырвиглаз стал похож на обезьянку. Не на большую, могучую обезьяну, которую уважаешь и опасаешься, а на мелкую и поганскую, в которую хочется кинуть камнем. И не просто кинуть, а попасть ещё, чтобы она заверещала и запрыгнула к себе на баобаб или на секвойю, на свою африканскую берёзу, короче, а потом долго и жалобно пищала, облизывая лапку.
А вообще Вырвиглаз даже стал похож на Упыря, они почти сравнялись по паскудности, близнецы просто.
Это даже хорошо, — сказал Вырвиглаз. — Этим жабам-баторцам нельзя бриться наголо. Это не просто запрещено, а строжайше запрещено, типа не харкай в колодец — отрыгнётся. И я на фоне всеобщей лохматости буду нормально выглядеть.
Почему нельзя бриться? — поинтересовался Упырь.
Это страшная история, — Вырвиглаз всё поглаживал и поглаживал свою лысину. — Страшная и зловещая... Двадцать лет назад один баторец организовал тайное общество, оно называлось «Батор навсегда». И все, кто в него входил, брили голову и носили валенки с белыми бумбончиками. А целью этого общества было постепенное внедрение всех баторцев в разные отрасли жизни. Потом это общество разгромили, но многие его члены не отступились от своей клятвы. Вот ты премьер-министра видел? Лысый. И министр обороны.
Они что, баторцы? — удивлялся Упырь.
Все, — беззастенчиво врал Вырвиглаз. — И многие другие. Кстати, общество это в баторе возродилось, только теперь они не бреются. И в баторе бриться налысо вообще всем запрещено — для конспирации...
Я уже не слушал. Вырвиглаз втюхивал Упырю очередной крючковатый плод своей шизофантазии, за окном капал дождь, он начался, пока мы гостили у Вырвиглаза. По дороге безнадёжно брела промокшая и грязная собака.
Так я вот и думаю, что теперь мне, лысому, теперь в баторе будет зелёная улица. Я лысый, а они, жабы, все волосатые, как медведи. Вообще лысым быть круто. Лысый человек — он гораздо волосатей, чем волосатый...
Я глядел на улицу.
Грязная собака поймала неосмотрительно высунувшуюся лягушку, настроение у собаки улучшилось, и она потрусила дальше уже с энтузиазмом.
Глава 20
Бобик сдох
Сенька сиял. Именно сиял, это очень точное слово, хотя и захватанное. Сиял, как лужа в солнечный день. Это сияние могло быть вызвано двумя событиями. Или Сенька разузнал, где лежит метеорит. Или отошёл в мир иной пёс Шахова Диоген.
У меня к тебе дело, — серьёзно сказал Сенька.
Бобик сдох? — осведомился я.
Какой ещё бобик? а, бобик... Ну да, скончался. Преставился. а ты откуда знаешь?
Спросил Сенька с подозрением. Будто я собирался покуситься на его приоритеты в похоронной области.
Откуда знаешь? — Сенька помрачнел.
В «Ритуале» узнал, — соврал я. — Иду с работы, а возле «Ритуала» шаховский автомобиль стоит...
Врёшь! — злобно рявкнул Сенька. — Врёшь! Я там весь день караулил, не подъезжал туда Шахов!
Подъезжал, — спокойно сказал я. — Просто он с чёрного хода подъезжал, ты не заметил...
Я бы заметил! Я и за чёрным ходом смотрел...
Просмотрел, — продолжал издеваться я. — Ты просмотрел, а ребята из «Ритуала» не просмотрели...
Сенька исчез. Растворился со скоростью старого опытного вампира. Через пять минут появился уже успокоенный.
Приколы прикалываем? — спросил Сенька. — Шутки шутим? Никто с Шаховым не связывался, я ему сейчас звонил.
И что?
И то. Предыдущие договорённости остаются в силе. Через день, то есть послезавтра, состоится погребение.
Поздравляю, — сказал я. — Осуществляются твои мечты. Слушай, а любимой коровы у Шахова нет? Или любимого лося, он, кажется, лосефермой владеет.
Лосефермой? — заинтересовался Сенька.
Лосефермой, — подтвердил я.
И тут же увидел картину, что образовалась в Сенькиной голове. Лосеферма. В глухой костромской тайге. Эпидемия ящура. Лоси дохнут целыми пачками. Меж дохлыми лосями, весь в чёрном, шествует Сенька. С золотой лопатой и в кожаных галифе. А над головой — вертолёт.
Хотя нет. Если лоси дохнут пачками — это уже не искусство, это уже конвейер.
Ты у меня что-то спросить хотел?
Ну да... — Сенька очнулся. — Хотел. Я тебе уже предлагал слегонца подработать...
Кем?
Будем хоронить Диогена, нужны помощники.
Какие?
Какие, какие — всякие. Для представительства хотя бы... Согласен? Тебе бабло ведь не помешает.
Принимать участие в похоронах собаки...
Вдруг я подумал, что это, конечно, маразм, даже супермаразм, но, с другой стороны, всё, что происходит в последнее время со мной, особой вменяемостью не отличается. Всё маразм. В семье маразм, вокруг маразм, с Катькой маразм... Почему бы не похоронить собаку?
К тому же мы живём в провинции, а все нормальные провинциалы должны чудить. Изобретать дирижабли, строить высотные бани, печь самые большие в мире блины, играть в мотобол, жевать сосновую смолу, хоронить собак и другой мелкий рогатый скот. Это простительно провинциалам, скажу больше, это им присуще. Вот тот же Шахов — он хотел ведь ввести своего пса в городскую думу.
Каков поп — таков и притоп. Так говорила моя бабушка.
К тому же мои родители всегда хотели, чтобы я был похож на моего младшего брата, чтобы я брал с него пример. Вот я и буду брать с него пример.
Хоронить собак.
За было гораздо больше, чем против, и я согласился.
Ну нормально. — Сенька уселся на подоконник. — Но требуется ещё два человека.
Зачем?
Как зачем? А гроб кто понесёт? Четыре человека нужны, а у нас пока только двое. Ты да я.
А сам Шахов? — спросил я. — Его что, не будет?
Ты что, дурилка? Шахов — мэр, можно сказать — государственный деятель. У него же полити