– Вы в самом деле полагаете, что такая квалификация необходима для столь простого дела – подать уже приготовленное лекарство умной, вполне здравомыслящей даме? – поинтересовался Аргайл. – У присяжных может возникнуть вопрос: разве местная женщина с хорошей репутацией не справилась бы с этим так же успешно и без расходов на железнодорожный билет, что вам понадобилась иностранка из Лондона?
На этот раз в гуле толпы послышалось одобрение.
Уильям нетерпеливо заерзал на месте. Все это – не стоящие внимания мелочи, тонкости, которых присяжные даже не поймут и тем более не вспомнят в нужный момент!
– Нам требовался человек, привычный к путешествиям, – упрямо повторил Элестер, и лицо его вспыхнуло, хотя трудно было понять, отражением каких чувств являются эти пылающие щеки и несчастные глаза. Это могло быть всего лишь огорчение и раздражение от необходимости стоять под любопытными взглядами многих людей. Казначей привык к почету, уважению, даже благоговению. Теперь же его частная жизнь и его семья со всеми своими переживаниями оказались выставленными напоказ, и он был не в силах защититься от этого.
– Благодарю вас, – вежливо проговорил Джеймс, не выражая ни доверия, ни сомнения. – Показалась ли вам мисс Лэттерли, пока она находилась в вашем доме, вполне подходящим человеком?
Даже если Фэррелайну хотелось ответить отрицательно, он не имел такой возможности, поскольку тогда оказалось бы, что он пренебрег замеченными им недостатками.
– Да, конечно, – резко ответил он. – Я бы ни за что не отпустил свою мать, если бы что-то вызвало мои подозрения.
Аргайл с улыбкой кивнул:
– Итак, можно ли сказать, что ваша мать поладила с мисс Лэттерли?
Свидетель помрачнел.
– Да… Пожалуй. Они прекрасно… – Он умолк.
Защитник ждал. Судья испытующе посмотрел на Элестера. Присяжные тоже не сводили с него глаз.
По залу пробежал говор сочувствия. Фэррелайн вздрогнул, оскорбленный жалостью публики.
Джеймс инстинктивно чувствовал момент, когда выигрышная ситуация оказывалась исчерпанной, хотя не всегда мог объяснить, почему.
– Благодарю вас, сэр, – произнес он громко. – У меня больше нет вопросов.
Гильфетер доброжелательно кивнул, и судья отпустил Элестера с выражением уважительного сочувствия, заставившим того стиснуть зубы.
Следующим свидетелем была Уна Макайвор. Она вызвала в публике еще большее оживление, чем ее брат. У нее не было ни титулов, ни заметного общественного положения, но даже если бы никто не знал, кто она такая, весь ее вид, выражавший достоинство и подавленную страсть, внушал уважение и привлекал внимание. Конечно, она была вся в черном, но ее туалет никак нельзя было назвать унылым. Сквозь черную вуаль просвечивали прекрасная нежная кожа и мерцающие волосы.
Уна спокойно взошла по ступеням, недрогнувшим голосом произнесла слова присяги и посмотрела на Гильфетера в ожидании начала допроса. Все пятнадцать присяжных не сводили с нее глаз.
Обвинитель помедлил, словно размышляя, стоит ли сыграть на расположении присяжных, но решил не делать этого. Будучи человеком мудрым, он предпочитал не торопить события:
– Миссис Макайвор, были ли вы согласны с намерением брата пригласить для вашей матери сиделку из Лондона?
– Вполне, – холодно ответила женщина. – Должна признаться, что нашла эту мысль превосходной. Я подумала, что, обладая профессиональными знаниями и привычкой к путешествиям, такой человек будет для мамы хорошим спутником. В молодости мама много путешествовала, – извиняющимся голосом продолжала она, – и иногда мне казалось, что ей не хватает подобных ощущений. Ей было бы интересно побеседовать с такой женщиной о разных странах, поделиться впечатлениями…
– Разумеется, – кивнул Гильфетер. – На вашем месте я рассуждал бы точно так же. И эти ваши надежды, судя по всему, оправдались.
Слабо улыбнувшись, Уна промолчала.
– Миссис Макайвор, присутствовали ли вы при приезде мисс Лэттерли?
Все это были вопросы, которые Монк предвидел. Обвинитель задавал их, свидетельница отвечала, а все остальные внимательно слушали, и только сыщик был занят рассматриванием присутствующих. У Гильфетера вид был вполне удовлетворенный, даже самодовольный, и при взгляде на него у присяжных могло сложиться впечатление, что он в полной мере контролирует ход процесса и ничуть не сомневается в его исходе.
С горечью отметив это, Уильям вместе с тем не мог не признать мастерства обвинителя. Из-за случившегося с ним несчастья он за все прошедшие с тех пор годы так и не вспомнил процесса над своим наставником и даже не знал, в каком суде это происходило, но сейчас ощущение беспомощности пробудило в нем прежние тяжелые переживания. Тогда, зная правду, он испытывал муки бессилия от того, что дорогих ему людей обвиняли в преступлении, к которому те были непричастны. Он был молод и, видя несправедливость, до самой последней минуты не верил в ее торжество. А потом его оглушили. И на этот раз ситуация оказалась настолько сходной, что старые шрамы опять разошлись, обнажив незажившую, снова растревоженную рану.
На скамье защиты, нахмурив черные брови, в задумчивости сидел Аргайл. При всем своем угрожающем виде, при всей энергии и ловкости это был человек бе-зоружный. Монк подвел его. Вновь и вновь он твердил себе, что провалил все. Кто-то убил Мэри Фэррелайн, а ему не удалось найти никаких намеков на то, кто и почему это сделал. У него были недели на поиски, а он только и сумел выяснить, что у Кеннета есть хорошенькая любовница со светлыми волосами и белой кожей, не желающая снова мерзнуть и голодать или спать в чужой постели за неимением собственной.
По существу, Уильям испытывал к ней больше симпатии, чем к младшему Фэррелайну, вынужденному делать слишком дорогие подарки, чтобы сохранить ее благосклонность.
Однако пока кто-нибудь не выдвинет достаточно серьезных обвинений в растрате, позволяющих назначить аудиторскую проверку счетов фирмы для доказательства, что растрата на самом деле имелась, вся эта история может рассматриваться лишь как повод для скандала, но не как причина убийства.
Монк посмотрел на Рэтбоуна и против собственной воли ощутил укол сочувствия. На посторонний взгляд, тот просто слушал, склонив голову набок и задумчиво прикрыв глаза, словно целиком поглощенный происходящим. Но детективу, давно его знавшему, и раньше приходилось наблюдать этого человека в трудных обстоятельствах. Глядя на приподнятые плечи Оливера, обтянутые великолепным сюртуком, на его напряженную шею и лежащую на столе руку, время от времени сжимавшуюся в кулак, он понял, какие переживания клокочут у того внутри. Какие бы мысли и чувства ни переполняли английского адвоката, сделать что-то сейчас было не в его силах. Даже если, по его мнению, следовало действовать по-иному, будь то общая стратегия процесса или выбор интонации и выражения лица, ему оставалось лишь молча наблюдать за ходом событий.
Уна тем временем отвечала на вопросы Гильфетера о приготовлениях к поездке Мэри.