Сквозь это смешение шли Дин и Гордон; первый с любопытством, вызванным видом людского потока в самых легковесных и кричащих его проявлениях; второму же все напоминало о том, как часто он и сам бывал одним из этой толпы: усталым, питавшимся кое-как, перегруженным работой и прожигающим жизнь. Для Дина борьба за существование была исполнена важного значения, в ней были юность и веселье; для Гордона она была гнетущей, бессмысленной и бесконечной.
В Йельском клубе они встретили группу своих бывших однокашников, шумно приветствовавших вновь прибывшего Дина. Усевшись в полукруг кресел и высоких стульев, они заказали всем по коктейлю.
Гордону разговор показался утомительным и нескончаемым. Пообедали скопом, разогреваясь ликером, поскольку дело шло к вечеру. Все собирались на всю ночь на бал «Гамма Пси» – вечеринка обещала стать выдающейся; таких не было с самого начала войны.
– Эдит Брейдин придет, – сказал кто-то Гордону. – Она же вроде как твоя давняя любовь? Вы ведь оба из Гаррисберга?
– Да, – он попытался сменить тему. – Я изредка вижусь с ее братом. Он слегка чокнулся на социализме. Выпускает какую-то газету здесь, в Нью-Йорке.
– Совсем не как его веселая сестренка, а? – продолжил усердный информатор. – Так вот, сегодня она будет с одним студентиком по имени Питер Химмель.
Гордон должен был встретиться с Джевел Хадсон в восемь вечера, он обещал принести ей деньги. Несколько раз он нервно поглядывал на свои наручные часы. В четыре, к его облегчению, Дин встал и объявил, что отбывает в магазин «Риверз Бразерс» за воротничками и галстуками. Но, к величайшему смятению Гордона, за ними увязался еще один приятель из компании. Дин находился теперь в хорошем настроении, был всем доволен, ждал с нетерпением вечера и много шутил. В магазине он присмотрел дюжину галстуков, каждый из которых был выбран после долгих консультаций с приятелем. А что, может, узкие галстуки снова возвращаются? Какая жалость, что у «Риверзов» больше нет воротничков от «Велч Маргетсон»! Нет и не будет на свете воротничков лучше, чем «Ковингтон»!
Гордон был в легкой панике. Деньги были нужны ему прямо сейчас. И еще у него постепенно вырисовывалась разбудившая надежды мысль – а не сходить ли на бал «Гамма Пси»? Ему хотелось увидеть Эдит – ту самую Эдит, с которой он не виделся с того романтического вечера в загородном клубе Гаррисберга, накануне его отъезда во Францию. Их роман кончился сам собой, утонув в суматохе войны, совсем забытый в причудливом хитросплетении последних трех месяцев, но ее образ – острый, жизнерадостный, всегда поглощенный собственной непоследовательной болтовней, вдруг неожиданно возник перед ним и вызвал сотни воспоминаний. Именно лицо Эдит хранил он в памяти с отстраненным, но в то же время страстным обожанием на протяжении всей своей учебы в университете. Он любил ее рисовать: в его комнате висела дюжина набросков, на которых она играла в гольф или плавала; он мог с закрытыми глазами нарисовать ее дерзкий, приковывающий внимание профиль.
Они вышли из магазина в половине шестого и ненадолго остановились на тротуаре.
– Ну вот, – добродушно сказал Дин, – теперь я полностью укомплектован. Пойду-ка я в гостиницу, побреюсь, причешусь, сделаю массаж.
– Хорошая идея, – сказал второй приятель, – пожалуй, я к тебе присоединюсь!
Гордон подумал, не ждет ли его, в конце концов, поражение? С огромным трудом он удержался от того, чтобы не повернуться к нежданному спутнику и не прорычать: «Пошел прочь, черт бы тебя побрал!» В отчаянии он заподозрил, что Дин попросил этого парня быть с ним все время рядом, чтобы избежать разговора о деньгах.
Они вошли в «Билтмор» – «Билтмор», расцветший самыми выдающимися дебютантками из множества городов Запада и Юга, собравшимися на бал знаменитого клуба знаменитого университета. Но Гордон видел их лица, словно в тумане. Он собрал все свои силы для последней мольбы, и уже решился было, сам не зная что, но сказать, когда Дин вдруг извинился перед спутником, взял Гордона под руку и отвел его в сторонку.
– Горди, – быстро сказал он, – я все тщательно обдумал и решил, что денег я тебе дать не смогу. Я был бы рад тебе помочь, но не думаю, что должен это делать, – мне тогда самому придется отложить все свои планы на целый месяц.
Гордон, подавленно уставившись на него, подумал: как же он раньше не замечал эти противные выпирающие зубы?
– Мне очень жаль, Гордон, – продолжил Дин, – но я ничем помочь не смогу.
Он вытащил кошелек и демонстративно отсчитал семьдесят пять долларов банкнотами.
– Вот, – сказал он, протянув деньги, – здесь семьдесят пять; итого будет восемьдесят. Это вся моя наличность, не считая того, что будет потрачено в отпуске.
Гордон машинально поднял свою сжатую в кулак руку; будто клещи, разжал ее и снова сжал, ухватив деньги.
– Увидимся на балу, – продолжил Дин. – А мне пора бежать в парикмахерскую!
– Пока, – хрипло, с натугой произнес Гордон.
– Пока!
Дин хотел было улыбнуться, но передумал. Он быстро кивнул и исчез.
А Гордон так и остался стоять: его красивое лицо было искажено горем, а рука крепко сжимала комок банкнот. Затем, ничего не видя от нахлынувших вдруг слез и неуклюже спотыкаясь, он спустился вниз по лестнице «Билтмора».
III
Около девяти вечера того же дня из дешевого ресторанчика на Шестой авеню вышли двое. Безобразные, истощенные, обладавшие лишь зачатками интеллекта и лишенные даже той животной жизнерадостности, которая сама по себе приносит яркие краски в жизнь, они еще недавно, сами голодные, служили пищей для вшей среди холода и грязи чужого города в чужой стране; они были бедными, друзей у них не было; жизнь бросала их туда-сюда, словно щепки, с самого рождения, и будет бросать точно так же до самой смерти. Они были одеты в форму армии Соединенных Штатов, и на плече у каждого из них был знак различия специального подразделения из Нью-Джерси, высаженного на берег три дня назад.
Того, который был повыше, звали Кэрол Кей, и это имя намекало на то, что по его венам бежала кровь с кое-каким потенциалом, пускай и сильно разбавленным деградировавшими поколениями. Но можно было долго рассматривать вытянутое лицо с безвольным подбородком, тусклые водянистые глаза, высокие скулы и все же не найти даже намека ни на унаследованное от предков достоинство, ни на врожденную изобретательность ума.
Его приятель выглядел всегда настороже, ноги у него были колесом, крысиные глазки так и бегали, а кривой нос был сломан в нескольких местах. Дерзкая манера держаться была лишь притворством: это средство защиты было им усвоено из мира острых зубов и когтей, обманных движений и угроз, в котором он жил всегда. Звали его Гас Роуз.
Выйдя из кафе, они неторопливо пошли по Шестой авеню, сосредоточенно и со смаком орудуя зубочистками.
– И куда направимся? – спросил Роуз тоном, подразумевавшим, что его не слишком удивит, если Кей сейчас предложит какой-нибудь остров в южных морях.