И все же он продолжал упорствовать. Он приносил домой оловянных солдатиков, игрушечную железную дорогу, больших мягких, набитых ватой зверей; для полноты создаваемой им – а хотя бы и только для себя! – иллюзии, он даже требовал от приказчиков в лавке игрушек уверений, что краска с розового утенка не слезет, если малыш засунет игрушку в рот! Но, несмотря на все отцовские усилия, Бенджамин не проявлял к игрушкам никакого интереса. Он тайком спускался вниз по черной лестнице и возвращался в детскую с томом Британской энциклопедии, над которым и корпел весь вечер, а плюшевая буренка и Ноев ковчег так и валялись забытыми на полу. Мистер Баттон был бессилен против такого упрямства.
Поначалу в Балтиморе поднялась грандиозная шумиха. Во что этот казус с социальной точки зрения мог бы обойтись Баттонам и их родне, теперь уже не определить, – внимание города отвлекла разразившаяся Гражданская война. Неизменно вежливое меньшинство поломало голову, подбирая слова поздравлений родителям, и в конце концов остановилось на остроумном замечании о том, что дитя – ну прямо точь-в-точь дедушка; этот факт не подлежал сомнению благодаря общему для всех семидесятилетних состоянию увядания. Мистер и миссис Баттон были этому вовсе не рады, а дедушка Бенджамина – чрезвычайно оскорблен.
Покинув родильное отделение больницы, Бенджамин сразу же принял жизнь такой, какая она есть. Однажды к нему в гости привели нескольких мальчишек, и он провел малоприятный вечер, пытаясь пробудить у себя интерес к волчкам и мраморным шарикам; он даже совершенно случайно умудрился разбить камнем из рогатки кухонное окно, что стало предметом тайной гордости отца.
После этого Бенджамин каждый день стал нарочно что-нибудь разбивать; но занимался он этим лишь потому, что этого от него ждали, а по натуре он был очень послушным.
Как только первоначальная дедушкина враждебность угасла, Бенджамин и этот джентльмен стали получать громадное обоюдное удовольствие от общения. Эти двое, столь разные по возрасту и жизненному опыту, могли сидеть вдвоем часами, как старики, монотонно и без устали обсуждая мелочи дня. Бенджамин чувствовал себя гораздо лучше в компании деда, нежели с родителями, – те относились к нему с явным благоговейным страхом и, несмотря на свою безграничную власть над ним, часто обращались к нему на «вы».
Как и все остальные, он был озадачен несомненно взрослым состоянием своего ума и тела при рождении. Он взялся за медицинские журналы, но обнаружил, что такие случаи никогда еще не описывались. По настоянию отца он честно пытался играть с другими детьми и часто принимал участие в спокойных играх, – футбол его чрезмерно утомлял, а еще он опасался, что при переломе его старые кости не срастутся.
Когда ему исполнилось пять лет, его отправили в детский сад, где посвящали в искусство наклеивания зеленых бумажек на оранжевые, плетения цветных орнаментов и производства бесконечных картонных цепочек. Он периодически засыпал прямо посреди занятий, и эта привычка раздражала и одновременно пугала его юную воспитательницу. К его счастью, она пожаловалась родителям, и из детского сада его забрали. Друзьям Баттоны заявили, что, по их мнению, он еще слишком мал.
К тому времени, когда ему исполнилось двенадцать, родители к нему привыкли. Привычка, безусловно, имеет огромную силу: они больше не считали, что он отличается от любого другого ребенка, – этот факт вспоминался лишь тогда, когда о нем напоминала какая-нибудь странная аномалия. Но однажды, спустя несколько недель после двенадцатого дня рождения, Бенджамин взглянул в зеркало и сделал – или подумал, что сделал, – изумительное открытие. Кажется, за дюжину лет – да неужели это правда?! – его крашеные волосы стали отливать сталью, утратив белизну. И морщины на лице стали менее заметными. Да и кожа стала выглядеть моложе и здоровее, и даже появился легкий румянец? Он не был уверен… Но точно знал, что больше не сутулится и чувствует он себя гораздо лучше, чем в первые дни своей жизни.
«Да неужели?» – думал он, точнее, едва осмеливался думать!
Он пошел к отцу.
– Я вырос, – решительно заявил он. – Я буду носить длинные брюки.
Отец колебался.
– Ну, не знаю… – сказал он, подумав. – Длинные брюки обычно надевают в четырнадцать лет, а тебе всего двенадцать.
– Но ты же видишь, что я очень рослый для своего возраста! – возразил Бенджамин.
Отец задумчиво на него посмотрел.
– Вряд ли, – сказал он. – Когда мне было двенадцать, я был таким же.
Это была неправда, но Роджер Баттон был связан молчаливым соглашением с самим собой, обязывавшим его верить в нормальность своего сына.
В результате был достигнут компромисс. Бенджамин должен был и дальше подкрашивать голову. Он должен был стараться больше играть с детьми своего возраста. Он не должен был носить очки и не должен был появляться на улице с тростью. Взамен всех этих уступок ему купили первый костюм с длинными взрослыми брюками.
IV
О том, что происходило в жизни Бенджамина Баттона между двенадцатью и двадцатью одним годом, я рассказывать не буду. Достаточно сказать, что это были годы обычного взросления. В восемнадцать Бенджамин выглядел на пятьдесят: волосы стали гуще, седина – темнее; походка стала уверенной, из голоса ушла надтреснутая дрожь, тембр опустился до здорового баритона. Таким его и отправили в Коннектикут на вступительные экзамены в Йельский университет. Бенджамин успешно сдал экзамены и поступил на первый курс.
На третий день после зачисления он получил уведомление от секретаря колледжа мистера Гарта, в котором тот приглашал его прибыть к нему в кабинет для составления расписания занятий. Взглянув в зеркало, Бенджамин решил, что нужно немного подкрасить посветлевшие волосы. Он торопливо пошарил в ящике стола, однако пузырька с краской там не нашлось. Он тут же вспомнил, что выбросил его позавчера, когда краска кончилась.
Положение было безвыходным. Через пять минут он должен был предстать перед секретарем. Делать было нечего – пришлось идти как есть.
– Доброе утро! – вежливо поздоровался секретарь. – Вы, наверное, пришли поговорить о вашем сыне?
– Ну, собственно говоря, меня зовут Баттон… – начал было Бенджамин, но мистер Гарт его перебил:
– Очень приятно, мистер Баттон. Я как раз жду вашего сына – он должен подойти с минуты на минуту.
– Да это же я! – выпалил Бенджамин. – Я первокурсник.
– Что?!
– Я первокурсник.
– Вы, вероятно, шутите?
– Вовсе нет.
Секретарь нахмурился и посмотрел на лежавший перед ним формуляр:
– Но у меня здесь указано, что мистеру Бенджамину Баттону восемнадцать лет.
– Да, мне восемнадцать, – подтвердил Бенджамин, слегка покраснев.
Секретарь бросил на него утомленный взгляд:
– Разумеется, мистер Баттон, я никак не могу в это поверить.
Бенджамин устало улыбнулся.