Лестница кончилась, впереди была дверь; он вошел и прислушался к ровному дыханию. Стараясь делать как можно меньше шагов, он изогнулся всем телом, чтобы дотянуться до комода и обшарить его, рассовав по карманам все, что могло бы пригодиться; спустя десять секунд ему вряд ли удалось бы перечислить эти вещи. Он наклонился к стулу, предположив, что там лежат брюки, и обнаружил там что-то мягкое – женское белье. Он механически улыбнулся.
Другая комната… Такое же ровное дыхание, сменившееся на мгновение хриплым храпом, заставившим его сердце вновь совершить тур куда-то в низ живота. Что-то круглое – часы; цепь; пачка денег; булавки; два кольца – он вспомнил, что нашел кольца и в другом комоде. Отшатнувшись от слабого отблеска, вспыхнувшего прямо перед ним, он вздрогнул. Господи! Это был всего лишь отблеск его собственных наручных часов на его же вытянутой руке.
Вниз по лестнице. Через две скрипучие ступеньки он перешагнул, но теперь скрипнула другая. Он не испугался – ведь он уже был практически в безопасности; достигнув конца лестницы, он вдруг подумал, как же все это банально и скучно. Вошел в столовую – подумал о серебре – снова отказался от этой мысли.
Вернувшись к себе в пансион, он произвел осмотр свежеприобретенного добра:
Шестьдесят пять долларов банкнотами.
Платиновое кольцо с тремя средними алмазами, стоившее долларов этак семьсот; алмазы нынче в цене.
Дешевое позолоченное колечко с инициалами «О.С.» и датой «1903» на внутренней стороне – видимо, память о колледже. Стоит пару долларов. Продать не удастся.
Футляр из красной ткани, внутри – вставная челюсть.
Серебряные часы.
Золотая цепь – стоит больше, чем часы.
Пустой футляр для кольца.
Маленький китайский божок из слоновой кости – видимо, настольное украшение.
Доллар и шестьдесят два цента мелкими монетами.
Деньги он засунул под подушку, а остальные вещи – подальше, в армейский ботинок, утрамбовав все для надежности носком. После этого два часа без остановки он мысленно перебирал одно за другим события своей жизни, думая о прошлом и о будущем, вспоминая и плохое, и хорошее. Около половины шестого, с рассеянной и совершенно неуместной мыслью о том, как жаль, что он еще не женат, он уснул.
VI
Хотя описания ограбления в газетах и умалчивали о вставной челюсти, зубы не давали ему покоя. Образ человека, просыпающегося на рассвете и тщетно, на ощупь, пытающегося их найти, затем спускающегося, чтобы позавтракать исключительно кашкой, потом чужим, глухим и шепелявым голосом вызывающего по телефону полицейский участок, а затем отправляющегося на утомительный и удручающий прием к дантисту, вызвал в нем покровительственное чувство жалости.
Пытаясь определить, женская это или мужская челюсть, он аккуратно вытащил зубы из футляра и приставил их ко рту. Подвигал челюстями; померил пальцами, но так ничего и не решил. Зубы могли принадлежать либо женщине с большим ртом, либо мужчине с маленьким ротиком.
Повинуясь доброму побуждению, он завернул зубы в плотную оберточную бумагу, извлеченную со дна армейского чемодана, взял карандаш и нацарапал на свертке кривыми печатными буквами: «ЧЕЛЮСТЬ». Следующей ночью он пришел на Филмор-стрит и швырнул сверток на лужайку перед домом, поближе к двери. На следующий день газеты объявили, что у полиции появилась зацепка: стало известно, что грабитель находится в городе. Но какая это была зацепка, упомянуто не было.
VII
К концу месяца «взломщиком Билли, грозой богатых кварталов» няньки уже пугали детей. Ему приписывалось пять ограблений, и, хотя Дэлиримпл совершил всего три, он решил, что придется подчиниться мнению большинства, и приписал титул себе. Однажды его даже видели – «здоровый громила с нечеловечески гнусной рожей». Вряд ли можно было ожидать от миссис Генри Кольман, проснувшейся в два часа ночи от попавшего в лицо света потайного фонарика, что она узнает Брайана Дэлиримпла, которому она махала флагом Четвертого июля и которого описывала как «вовсе не такой уж и сорвиголова, вы не находите?».
Распаляя свой разум до белого каления, Дэлиримпл мог превозносить для себя свое новое мироощущение, свою свободу от мелких сомнений и угрызений совести; однако, как только мысли начинали блуждать без этого панциря, им внезапно овладевали ужас и подавленность. Тогда, чтобы снова набраться уверенности, ему приходилось начинать все заново и обдумывать дело с самого начала. Теперь он уже не рассматривал себя в качестве бунтаря – так было лучше. Большее утешение приносила мысль о том, что вокруг одни дураки.
Его отношение к мистеру Мэйси изменилось. Он больше не злился на него и не чувствовал себя ущербным в его присутствии. Когда миновал четвертый месяц его работы в компании, он обнаружил, что испытывает почти братские чувства по отношению к своему нанимателю. У него появилось смутное, но тем не менее весьма стойкое убеждение, что в глубине души мистер Мэйси не только поддержал бы его, а еще бы и похвалил. Будущее его больше не тревожило. Он собирался накопить несколько тысяч долларов и смотаться – уехать на восток страны, а может, и во Францию или куда-нибудь в Южную Америку. За последние два месяца он не раз порывался бросить работу, но его удерживал страх привлечь к себе внимание, – как объяснить, откуда деньги? Так что он продолжал работать, но уже без всякой апатии, а с презрительной усмешкой.
VIII
А затем совершенно неожиданно случилось нечто, изменившее его планы и положившее конец ограблениям.
Однажды, ближе к концу рабочего дня, его вызвал мистер Мэйси и с добродушно-загадочным видом поинтересовался, не занят ли он сегодняшним вечером. Если нет, то не соблаговолит ли он прибыть в гости к мистеру Альфреду Дж. Фрейзеру, скажем, к восьми вечера? Дэлиримпл поначалу изумился, но тут же засомневался. Он тщательно обдумал, не нужно ли понимать это приглашение как намек покинуть город ближайшим поездом? Но, поразмыслив в течение часа, он решил, что все его страхи беспочвенны, и к восьми вечера прибыл в большой особняк мистера Фрейзера на Филмор-авеню.
Мистер Фрейзер считался в городе влиятельной политической силой. Сенатор Фрейзер приходился ему родным братом, конгрессмен Демминг был ему зятем, так что влияние его было значительным, даже несмотря на то, что он не злоупотреблял им до такой степени, чтобы занять какую-либо формальную руководящую должность.
Голова его была огромна, лицо – широкое, с глубоко посаженными глазами, верхняя губа была вздернута вверх, обнажая передние зубы, и все это смешение черт увенчивалось почтенным, выдающимся вперед подбородком профессионального политика.
В продолжение разговора с Дэлиримплом на его лице несколько раз являлось подобие улыбки, сменявшееся выражением бодрого оптимизма, а затем вновь воцарялась невозмутимость.
– Добрый вечер, сэр, – сказал он, протянув Дэлиримплу руку. – Присаживайтесь. Думаю, вам не терпится узнать, зачем я вас пригласил. Присаживайтесь!