* * *
На другой день, ближе к вечеру, Глеб прогуливался в окрестностях Хитрова рынка. В здешних дешевых, грязноватых лавчонках можно было накупить снеди за сущие копейки и жить припеваючи целую неделю на ржаных лепешках, селедке, луке, квашеной капусте и постном масле. Молодой доктор уже начинал испытывать серьезный недостаток в средствах и тратил последние деньги.
Внезапно его слух поразила знакомая мелодия. Неподалеку в густой толпе некто невидимый выводил на расстроенной скрипке грустный еврейский мотив. Глеб часто его слышал во время выступлений бродячего цирка лилипутов, с которым когда-то скитался, бежав из родного дома. Его сразу кольнула мысль о Евлампии, няньке-карлице, дарившей ему в детстве столько любви и заботы. Глеб во всех унизительных подробностях вспомнил тот несчастный день, когда он самым безжалостным образом прогнал свою няньку. С тех пор молодой человек не получил от Евлампии ни одной весточки и был уверен, что она утопилась в море, на берегу которого им тогда довелось жить. Никто не видел, как она выходила за ворота особняка.
На рыночной площади теснился народ. Протиснувшись между зеваками, для чего ему пришлось основательно поработать локтями, Глеб увидел маленького человечка в костюме Арлекина, игравшего на скрипке, а рядом с ним – верзилу почти двухметрового роста. Богатырь ловко подбрасывал в воздух огромные гири и ловил их играючи, словно они были из папье-маше, а не из железа. Время от времени он ставил гири на землю и приглашал кого-нибудь из публики попробовать их приподнять. Желающие убедиться в честности трюка «хитрованцы» смело подходили, азартно брались за гири… И едва отрывали их от земли. «Силен, братец, нечего сказать!» – с уважением хлопали они атлета по плечу и не забывали бросить монету в старую помятую шляпу, лежавшую в пыли рядом с гирями.
Глеб с первого взгляда узнал в маленьком скрипаче Иеффая, племянника директора цирка лилипутов Якова Цейца. Атлета же он видел впервые. Вскоре незамысловатое выступление, призванное скрасить досуг местных жителей, закончилось. Публика стала расходиться, и циркачи засобирались. Иеффай спрятал скрипку в футляр, атлет сложил обе гири в крепкий деревянный ящик, сбитый из толстых досок и оклеенный разноцветными звездами и кружками. Они пошли прочь по бульварам быстро и молча, ни на чем не задерживая взгляда, зато люди, идущие им навстречу, то и дело останавливались и улыбались при виде карлика и верзилы. Глеб неотступно следовал за ними, не решаясь приблизиться. «Что я скажу Иеффаю, когда он спросит меня об Евлампии? – мучился угрызениями совести молодой человек. – Что поступил как самодур и негодяй? Что я достойный сын своего отца, который отталкивал и оскорблял всех, кто его любил, а таких людей было немного…»
Наконец он решился и окликнул по имени маленького человечка в костюме Арлекина, едва поспевающего за своим здоровенным спутником. Иеффай Цейц остановился и недоуменно посмотрел на Глеба. Атлет тоже обернулся. Он смотрел на подошедшего незнакомца с подозрением и крайним недоверием.
– Ой! – воскликнул маленький циркач, близоруко щурясь. – Неужели это Глеб? Такой большой! А ведь вы были почти с меня ростом!
Доктор склонился к Иеффаю и крепко его обнял.
– Это я, Иеффай! Собственной персоной!
– А сколько воды утекло! – взмахивал крошечными ручонками карлик, морща полудетское лицо, изрезанное морщинами. Он был глубоко растроган неожиданной встречей. – Сколько за это время всего случилось!
Маленький скрипач качал головой, в глазах у него стояли слезы.
– Ты мне должен все рассказать! Непременно все расскажешь! – настаивал Глеб.
Иеффай и его друг, носивший артистическое имя Геракл, снимали маленькую комнату на чердаке в старом обветшалом доме в одном из переулков неподалеку от Хитровки. Кровати им заменяли топчан и сундук, перевернутый цирковой ящик для гирь служил столом. Больше в комнате никакой меблировки не было, если не считать роскошных гирлянд из паутины, свисавших с черных чердачных балок.
Атлет извлек из ящика устрашающего вида гири, перевернул его – мигом явился стол. Глеб торжественно выложил на него снедь, купленную на последние деньги, все свои запасы на неделю.
– Это же настоящий пир! – Иеффай радостно потер свои младенческие ручки и признался: – Нам с Гераклом давненько не доводилось сытно покушать!
Геракл кивнул в знак согласия. Казалось, он был начисто лишен дара речи. Во время выступления на рыночной площади атлет казался Глебу молодым. Теперь он имел возможность получше его разглядеть и убедиться, что Гераклу уже давно перевалило за сорок. Возле его суровых, редко моргавших глаз пролегли глубокие морщины. Серебристые кудрявые локоны, лежащие на плечах атлета, можно было принять за парик, однако они оказались естественными и от самых корней до кончиков совершенно седыми. Можно было предположить, что этот немой или казавшийся таковым человек некогда пережил много горьких минут.
С детской непосредственной жадностью утолив первый жгучий голод, Иеффай степенно начал рассказ:
– Значит, дядя мой Яков отдал богу душу семь лет назад… Чума, которой он переболел в Одессе в тысяча восемьсот тринадцатом году, ослабила его окончательно… В конце жизни он практически оглох и ослеп, хотя лет ему было еще совсем немного. Бабушка ваша, Евлампия Захаровна, ухаживала за ним до последнего дня…
– Постой! – взволнованно перебил его Глеб. – Как ты сказал? Евлампия ухаживала за Яковом до последнего дня. Я правильно тебя понял?
Он не мог в это поверить, до такой степени свыкся с догадкой, что его нянька утопилась в море там, в Генуе, после того как он ее прогнал.
– Ну да, – обескураженно подтвердил Иеффай. – Разве она вам не писала?
– Я давным-давно ничего про нее не знаю… – смущенно признался Глеб. – Я даже думал, что она умерла…
– Что вы, что вы! – испугался карлик. – Ваша бабушка в полном здравии и живет совсем недалеко отсюда…
Оказывается, четыре года назад, когда бродячий цирк лилипутов снова гастролировал в России, Евлампия узнала от дальней родни, к которой заехала во Владимир, что ее родной брат Мефодий тяжело болен. Она рассталась с цирком и пешком ушла в Хотьково, откуда была родом.
– На обратном пути, когда мы возвращались из Москвы, заехали к ней, – рассказывал Иеффай. – Брата она уже похоронила и стала опекуншей его несовершеннолетней дочери. Ехать с нами в Европу ваша бабушка наотрез отказалась, и вскоре наш цирк распался. Ведь после смерти Якова Евлампия (Ева Кир, как мы ее называли) управляла труппой. Без нее все было кончено для нас…
– Евлампия была директором труппы? – не верил своим ушам Глеб.
– Нет, директором был я, – уточнил циркач, – но так или иначе, после смерти дяди Якова все держалось на Еве. Когда она нас покинула, артисты уже не слушались меня, начались ссоры при дележке… Потом все разбрелись кто куда, а я вот нынче выступаю с Гераклом, – с неожиданной гордостью заявил маленький человечек.
– Значит, Евлампия живет в Хотькове? В поместье своего брата?