– Вовсе я не к вам прошусь на службу, дорогой пан Летуновский, – продолжал заискивать Илларион. – Мне хотелось бы вернуться к прежнему своему благодетелю, князю Белозерскому.

– К Белозерскому? – удивился Казимир. – А при чем здесь я?

– Я смиренно прошу, чтобы вы меня ему рекомендовали.

– С какой стати? Я вас совсем не знаю. – Летуновский взял из коробки сигару и закурил, пуская дым визитеру в лицо.

– Да всего-то пять слов, – отмахиваясь от дыма, торговался Калошин. – Скажете только: «Такой-то служил у моего приятеля в Петербурге», и будет…

– А что будет? – усмехнулся ростовщик.

– То есть? – не понял Илларион.

– Ну, скажу я пять слов Белозерскому, а мне какая с того выгода?

– Вам какая выгода?! Да ведь если я стану у князя служить, он будет у вас весь как на ладони, – Калошин сунул поляку под нос свою огромную и не совсем чистую ладонь.

– Он и так у меня весь как на ладони, – сообщил Казимир, не забыв пустить в лицо визитеру новую струю дыма. – На ладони и в кармане.

«Настолько возвысился чертяка, что совсем уже ничего и никого не боится!» – в отчаянии констатировал про себя Илларион. Тем временем Летуновский о чем-то сосредоточенно думал.

– Ладно, будь по-вашему, – неожиданно заявил он. – Оставьте адрес, я извещу вас о результатах своего визита к князю.

– Вы согласны меня рекомендовать? – не верил своим ушам Калошин.

– Я не повторяю дважды… господин… Как вас там? Лесничий, кажется?

– Лесак!

Илларион был награжден новой порцией дыма, что ничуть не омрачило радужного настроения, в котором он вышел от ростовщика.

Глава вторая
«Цербер» князя Белозерского. – Как стать миллионщиком. – Гора изумрудная и гора книжная. – Вымерший дом заселяется вновь

Если бы князя Белозерского, разменявшего шестой десяток лет, спросили: «В какой период своей жизни вы чувствовали себя по-настоящему счастливым?», Илья Романович непременно бы ответил, что не было в его жизни большего счастья, чем проводить время с покойной женой Натальей Харитоновной в Тихих Заводях, маленьком тверском поместье, унаследованном им от троюродной тетки. Жили они тогда скромно, считая каждую копейку, экономя на всем, отказывая себе в самых простых удовольствиях, но было в той жизни что-то уютно-трогательное, до слез наивное, почти пасторальное. Другими словами: была в той жизни любовь.

Князю иногда снились Тихие Заводи прежней поры. Вечерние чаепития с Натальей Харитоновной под раскидистой липой, шумная возня детей, шутки-прибаутки карлицы Евлампии… После этих снов он просыпался с мокрым от слез лицом и долго не мог подняться с постели, размышляя о превратностях судьбы. Он снова и снова ругал покойную супругу за измену, сгубившую их тихое семейное счастье, при этом нисколько не раскаиваясь в своем страшном преступлении. «Сломала мне жизнь! Измучила, истерзала душу! – с пафосом восклицал Илья Романович. – А как бы хорошо нам было сейчас вместе! Уж как бы мы зажили!»

В Тихие Заводи он не ездил лет пятнадцать, там все напоминало о Наталье Харитоновне. Князь Белозерский предпочитал теперь проводить лето в подмосковной усадьбе, доставшейся ему в наследство от Мещерских. Он не на шутку увлекся охотой, особенно любил потравить волка. Завел огромную псарню на зависть соседям. Соседей своих князь недолюбливал, в гости никого не звал и на приглашения местных помещиков отвечал презрительным молчанием. «Не нуждаюсь я в их дружбе… – фыркал он, сминая и швыряя в угол очередное приглашение. – Невелика честь… Навяжутся, потом не отвяжутся!»

Он сделал попытку завязать только одно знакомство. Генерал-губернатор московский иногда проводил лето в их краях. Илья Романович как-то прислал градоначальнику записку, составленную в самом почтительном и любезном тоне, с нижайшей просьбой составить ему компанию в охоте на зайца. К письму прилагалась пара легавых щенков. Однако князь Дмитрий Владимирович Голицын, несмотря на то, что давно славился добрым нравом и общительностью, нашел благовидный предлог, чтобы отказаться, при этом горячо поблагодарив и за приглашение, и за щенков.

– Гордый! – ворчал в тот вечер Белозерский, деля ужин из зайца, приготовленного на вертеле, со своей экономкой Изольдой Тихоновной. – Не желает мараться об какого-то там Белозерского! Куда нам, он ведь водит дружбу с самим государем!

О коротких приятельских отношениях московского губернатора с императором Николаем, действительно уже слагались легенды. Голицын был запросто вхож в царевы апартаменты. Мало того, Николай Павлович подолгу не отпускал от себя приятеля, когда тот наезжал в Петербург, и всякий раз находил повод задержать дорогого гостя.

На самом деле причина отказа поохотиться на зайца крылась вовсе не в тщеславии князя Голицына. Дело в том, что губернатор московский имел ранимую душу и не терпел убийства животных. В его имении Рождествено был устроен зверинец под названием «Ноев ковчег», в котором обитал не только домашний скот, но и дикие животные. Однако Илья Романович подозревал совсем иной подтекст в такой неблагосклонности к нему градоначальника.

– Уж я-то знаю, каковы эти господа, когда дорываются до власти! – разглагольствовал он за ужином. – Им только дай примерить генеральский мундир, да еще повесь на шею Анну, да не одну, а все четыре, увидишь, в какое мерзкое отродье они тотчас обратятся! Перед ними надобно лакействовать, так-то, матушка! Им надобно годить, а не то перемелют тебя вместе с мукой, запекут в кулебяку да и слопают за милую душу, запивая наливками и покрякивая от удовольствия. Нет уж, увольте! Кулебякой быть не желаю! – И, переведя дух, начал совсем другим, сладко сентиментальным тоном: – Вот в былые времена губернаторами становились люди достойные, много о себе не мнившие. К ним можно было запросто явиться на обед и выпить запанибрата… И никакой тебе гордыни… По-братски, по-дружески принимали…

После подобных спорных сентенций Илья Романович обычно впадал в идиллические воспоминания о графе Ростопчине, в дом которого некогда был запросто вхож. Изольда Тихоновна, знавшая эти басни наизусть, пресекла начавшийся было панегирик по усопшему губернатору холодным, деловым тоном:

– А вот бы вам не полениться, да и самому нанести визит князю Голицыну. По-соседски, так сказать, по-приятельски. С вас, поди-ка, не убудет!

При этом она ловко поддела вилкой заячью почку и отправила ее себе в рот, слегка зажмурившись от наслаждения.

– Человек он, – прожевав и проглотив лакомый кусочек, продолжала она, – говорят, миролюбивый, даже хлебосольный. Того и глядишь, ко двору вас приблизит…

– Приблизит… как же… – проворчал в ответ Илья Романович. – Не те нынче люди, драгоценная моя, чтобы за просто так протекции раздавать. Да и времена изменились к худшему…

– А когда они к лучшему-то менялись? – скептически заметила Изольда Тихоновна и, потянувшись за печенкой зайца (она была большой любительницей потрохов), нравоучительно изрекла: – Надо уметь приноравливаться к любым временам. А вы – сразу обижаться на полезного человека…