– Без звука!
– Долларами?
– Почему? Рублями… – Владимиру Александровичу показалось, что недоумение собеседника искреннее. – Сдачу не взял!
– А доллары вы у него видели?
– Да я вообще сомневался, что у него деньги есть!
– Почему?
– Вид был не такой, я же говорю… Не наш клиент, скорее для пельменной какой-нибудь или столовки: костюмчик барахольный, галстучек. Сумка из дерьматина!
Последнее слово бармен выговорил с наслаждением, отдавая предпочтение смыслу перед грамматикой.
– Сумка?
– Ну да… Через плечо, на ремешке.
– Точно? Опишите ее: цвет, размеры… – Это было несколько неожиданно, но, оторвавшись от писанины, Виноградов на всякий случай пояснил: – Это для опознания надо, чтоб родственникам вернуть.
– А чего описывать? Такая черная, с кармашком. На молнии.
– Что внутри? Может, он открывал при вас, нет?
– Нет. На пол поставил, по-моему…
Насколько помнил Владимир Александрович, никакие сумки с места преступления не изымались. Противореча сам себе, он все-таки поинтересовался:
– А из ваших никто ее прибрать не мог? Под шумок?
– Не-ет, я лично прибирал тут все. Никого же не оставалось… Что, пропала?
– Есть проблемы, – уклонился Виноградов.
– Ценное что-то?
– Вряд ли!
– И я не думаю… – пожал плечами свидетель. – Еще кофе?
– Достаточно. Скажите, я мог бы забрать ваш блокнот?
– Зачем?
– Ну, все-таки определимся с количеством посетителей, кто что заказывал…
– Это ничего не даст! – Собеседник помешкал и, не выпуская из рук, продемонстрировал Виноградову несколько страниц. Они были вкривь и вкось испещрены значками, столбиками цифр, кое-где записи наползали одна на другую, исполненные разными чернилами и, очевидно, в разное время. – Сугубо личные пометки, к тому же не всегда… объективные. Вы понимаете?
Владимир Александрович понимал. Вполне естественная ситуация: если проводить официально все заказы – на налогах разоришься. К тому же, видимо, цены на выпивку и закуску, а также итоговые суммы, предъявляемые клиентам, вовсе не безупречно совпадают с выставленными на стойке табличками.
– Жаль! Ладно…
– Спасибо. Не хотелось бы ненужных вопросов, я и так готов помочь по мере сил.
– Саша, давайте попробуем определиться со свидетельской базой. Из работников кого можно допросить еще? Швейцар – как он?
– С утра отзвонился, выпустили из больницы. Прислать?
– Да нет, не к спеху. Созвонюсь, приглашу… Телефон домашний имеется?
– Конечно! – Бармен выписал нужный номер на листке, спешно вырванном из злополучного блокнота: – Это приятель тестя, дядя Федя… Федор Федорович.
– Смотрю, почти семейный подряд?
– Время такое, только своим доверять можно. Да и то не всегда! – с чувством констатировал свидетель.
– Больше никого из работников не допросить?
– Нет. Жены, слава Богу, не было, уборщица еще тогда не пришла, попозже появляется…
– А посетители?
– Посети-ители? – Собеседник напрягся, и было заметно, что ему хочется как-то отблагодарить Виноградова за отсутствие излишнего любопытства относительно двойной кабацкой бухгалтерии: – Значит, Пушкин был из постоянных…
– Фамилия? – взялся за «паркер» Владимир Александрович.
– Нет, прозвище! Ходит тут, стихи читает – для развлечения публики. Ему, кстати, тоже перепало вчера, но готов спорить – появится, не сегодня, так завтра…
– Есть его данные?
– Нет! Живет где-то у метро, в коммуналке. Жена то ли ушла, то ли померла… не знаю. У него ведь что ни пьянка – то новая история любви. С учетом зрительского вкуса…
– А больше никого?
– Честно говоря, не запомнил. Извините! Но завсегдатаи обычно попозже появляются, я говорил уже.
– Дадите знать, когда этот ваш Пушкин объявится?
– Запросто. Куда звонить?
Виноградов порылся в бумажнике и протянул хозяину визитную карточку:
– Здесь прямой телефон и дежурка.
– Ого!
Владимира Александровича давно уже перестала удивлять реакция собеседников на протянутый им глянцевый прямоугольник с милицейскими реквизитами. Сам он первую визитку завел еще в девяностом, чуть ли не первым в главке, в основном из соображений пижонства, но со временем уже не представлял себе делового общения без подобной мелочи.
– Вы тогда идите пока, занимайтесь своими делами, а я закончу, допишу тут, о чем мы говорили. А вы черканете…
– Хорошо. – В зале как раз появилась прилично одетая пара с ребенком, и нужно было уделить им внимание. – Прошу! Проходите, присаживайтесь…
Хозяин сорвался с места, а Владимир Александрович стал заполнять размашистым, некрасивым, но разборчивым своим почерком сероватое пространство бланка.
* * *
Женское горе – штука заразная. Плотным, почти осязаемым облаком оно расползается вокруг, истекая на собеседника через залитые слезами или, напротив, свинцово-сухие глаза, многократно усиливаясь тысячами едва уловимых штрихов: поза, голос, прическа… Один-единственный нечаянный жест может выплеснуть из-под тоненькой корочки приличий такое, что люди вокруг содрогнутся и потом долго еще будут носить холодок под сердцем.
Уголовный розыск… Большинство из тех, кто не спился, вовремя не ушел, не сумел воспитать в себе носорога, – большинство из них гибнет на пятом десятке с неизменным диагнозом «инфаркт»…
Чужое горе, как и чужие тайны, – это верное средство сократить себе жизнь. И медицина тут бессильна.
– Алле? Саныч?
– Да, слушаю!
Голос в трубке звучал до неприличия громко:
– Как здоровье? Чем занимаешься?
– Да так… – Виноградов уткнулся глазами в стол.
– В баню идешь сегодня?
– Не знаю, наверное.
– Слушай, я тебе про Лысого не рассказывал? Как он позавчера соляры залил вместо девяносто третьего? Эт-то что-то!
– Извини, давай потом? Вечером.
– Занят? – до собеседника наконец дошло.
– Да. Перезвони попозже.
– Так встретимся же? Приходи.
– Ага, постараюсь. Извини! Пока…
– Будь здоров, Пинкертон. Расколи его, гада, по самую задницу! – Виноградовский приятель не очень представлял себе, что такое оперуполномоченный, и считал поэтому, что вся служба Владимира Александровича состоит из хитроумных допросов и яростных перестрелок с бандитами. Сам он работал дизайнером по интерьерам, носил берет, бороду и воспитывал хомяка.